Читать онлайн книгу "Байкал. Книга 5"

Байкал. Книга 5
Татьяна Вячеславовна Иванько


Проклятые и изгнанные прячутся в горной долине, чтобы, наконец, отгородиться от мира и жить вдвоём, никого не беспокоя, что им удаётся многие годы. Но не дремлет Зло, разыскивает и строит новые козни руками предвечных, самых близких, входит в мысли, руководит поступками. Наши герои оказываются втянуты в новую череду важнейших событий, и невольно оказывают влияние на течение истории. Вновь соединяются братья, и, напротив, раскол разделяет предвечных, когда жажда властвовать заставляет лгать и, не щадя никого ни ближних ни дальних, собрав целое войско, идти войной на тех, кто не намерен подчиняться. Разворачивается битва между предвечными, в которой может не оказаться победителей. И что станет с предвечными после неё? Что будет с Аяей и братьями после нового столкновения с Прародителем Зла? Окажутся ли любовь и братство снова сильнее злобы и зависти? Или ревность, коварные козни, ложь, зависть и тщеславие погребут всё под собой? И как новые события повлияют на всех предвечных…





Татьяна Иванько

Байкал. Книга 5





Часть 21





Глава 1. Ты свободен!..


О, да, я натворил… тут Аяя права.

И даже Вечная не солгала ни одним словом…

Но сейчас я не хотел об этом думать. Что теперь думать, я успел подумать об этом тысячу раз, пока шёл сюда, на Байкал. Я думал, что Он мог бы и помочь мне. Но я знал, что за каплю Его помощи, я отдам море долга. И что это будет за плата, я не хотел даже думать.

А сейчас мы с Аяей, замерли, обнимая друг друга, и она плакала уже беззвучно, от слабости и страха. И ещё от холода. На какую именно гору мы опустились, я не знал, в небе снова сгустился снег, смешивая небо и землю, началось с мелких снежинок, а за ними поднялся и ветер, разматывающий ненастье всё сильнее. А ещё утром мы все думали, что закончилась метель. Вот такое нынче лето на Байкале…

Я поцеловал её в замёрзающие на ветру волосы, в которые набивался снег. Она отодвинулась немного, в страхе прижимая руки ко рту, словно ей страшно было даже говорить, и произнесла, глядя мне в лицо расширенными испуганными глазами:

– Ты… ты… О-ог-ни-ик… ты… ты убил… убил её… Вера-лг-гу… – задыхаясь, и икая от ужаса и плача, проговорила она, таких больших зрачков я не видел у неё никогда.

– Яй… то была не Вералга, – сказал я как можно тише и мягче, снова пытаясь притянуть её к себе.

Она смотрела на меня, ещё не зная, верить мне или нет. Она бросилась защитить меня, но теперь, вновь похищенная мной у всех, она испуганно смотрела на меня, словно не уверенная в том, что я это я.

– Летим отсюда, околеем, – прошептал я, протянув руку к её голове.

Но она отступила и перехватила её своей, уже холодной на этом морозе и ветру, сырой, от тающего на её горячей коже снега.

– Как же ты… как ты околеешь, если?.. ну… если ты…

Я вздохнул, выпуская такое же облако пара, как и она, своим дыханием, впрочем, его тут же снёс ветер, и взял её ладонь, раскрыв рубашку, прижал к своей груди, где билось сердце такое же, как у неё, как у всех людей. Как ужасно, что она увидела то же, что все, увидела меня таким…

– Как… как все люди. Такой же, как был. Только не умру, потому что теперь у меня отняли даже это… Но буду лежать, застывший, недвижимый и глазами лупать, – засмеялся я, стараясь хоть немного ободрить её, хотя меня, как и её, до сих пор била нервная дрожь.

– Ну… и я, должно быть? – улыбнулась она, хотя получилось не очень.

– А куда тебе от меня теперь? – я поцеловал её ладонь. – Мы оба прокляты Печатью Бессмертия. И я изгнан, к тому же.

Она покачала головой, глядя на меня:

– Нет, Огнь, мы изгнаны оба, – тихо сказала она, щурясь от ветра, развернувшегося, похоже, чтобы посмотреть ей в лицо.

Вот это самое дорогое, что она могла сказать теперь. Но я должен бы возразить, она должна знать, что я не хочу насильно отбирать у неё весь мир.

– Ты всегда можешь вернуться и быть среди них, – сказал я, внутренне содрогаясь от этой мысли.

Но Аяя на это покачала головой:

– Вернуться… Как же можно вернуться, Арюша, если я так поступила с Эриком? Нельзя… только в изгнание. Хотя на остальных мне… плевать.

– Ты не виновата в том, что произошло. Виновен я.

– Нет, Ар, мы всё сделали вместе, – твёрдо сказала она, качнув головой, и вытирая остатки слёз и снежинки, что стали прилипать к мокрым щекам. – А что до остальных предвечных, кто так гнал тебя, кто гнал нас обоих… Они ещё позовут тебя, вот увидишь. Сами придут и поклонятся.

Я лишь улыбнулся, не слишком рассчитывая на это. Но мне было безразлично всё, что было за пределами её объятий. Так что примут назад, отвергли навечно… это теперь было неважно.

– Подумаем обо всём после, Яй? Пурга начинается… – сказал я и взял её за руку. – Надо схорониться где-то, согреться.

Снег трепал наши одежды, забивался нам в волосы, надо найти укрытие, жара страшной схватки, оставшейся позади, уже не доставало, чтобы согреть нас.

– Летим на нашу поляну? – сказал я.

– Где земляника?.. – Аяя попыталась улыбнуться.

– Да, теперь поспела точно. Летим, скроемся там от пурги и мороза. Тебе нельзя на морозе, заболеешь, а я не Эрик, исцелять и спасать не могу…

В перемешивающем небо и землю белом море снежинок и белых полей, было сложно отыскать то место, где под настилом сохранялась поляна с ландышами и земляникой. И мы, ослепшие от летевшего хлопьями снега, совсем застыли на ветру, пока я, наконец, увидел приметные деревья, ерник теперь совсем уже засыпало снегом.

– Здесь! – крикнул я и потянул её за руку, кажется, примерзшую уже к моей. Только там, в наших сомкнутых ладонях, между ними, и сохранялось ещё тепло. Летел я, как и всегда прежде, без помощи новых крыльев, я не хотел ими пользоваться, не хотел, чтобы их видела Аяя, не хотел и сам чувствовать их непревзойдённую силу. Не хотел позволить этой силе овладеть мной снова.



…Да, сожженный и выброшенный в прах, из последних сил я вскричал, когда Повелительница, от которой я вырвался только что, с наслаждением поизносила, что она сделает теперь со мной:

– Ты поползёшь к ней таким: у тебя нет ни ног, ни рук, ни глаз, чтобы любоваться ею, ни голоса, чтобы произнести её имя или, хотя бы позвать её. Ты теперь подобен червю, ты бессилен, ты слеп. Но ум твой светел, и ты будешь осознавать весь ужас того, что с тобой… А потому, хотя ты и не служишь мне больше, ты не мой раб, но ты весь в моей власти!

– Нет! – вскричал я, превозмогая великое море боли, которое топило меня…

Но Она не остановилась на том и продолжила:

– Но нет… почему это я должна отпускать такого многоумного и учёного Бога? Нет-нет… – издеваясь, причмокнула Она. – Что-то погорячилась я. Теперь я не могу тебя взять тебя за Завесу, но ведь могу держать тебя возле!.. М-ха-ха-ха!.. – захохотала Смерть, гулом ударяясь во мне.

Каждый звук отдавался болью, все колебания воздуха, хотя не уверен, что здесь, где я был теперь, есть воздух, я не ощущал его, впрочем, я не ощущал ничего, кроме боли.

– Превосходно, Арий! Ты не хотел быть великим Богом Смерти, не хотел быть Анпу! Так станешь калекой-привратником моего Царства! Будешь стоять у моей Завесы. Будешь оценивать тех, кто идёт ко мне и не отпускать назад. Ты не можешь видеть, потому что ты сжёг свои глаза, ты не сможешь стоять, потому что и ноги твои сгорели, но я надену цепь на твою выю, и ты станешь моим верным псом навечно! Не Богом, как по сию пору, ибо ты отверг меня и мою милость, но псом!

– Не-ет! – закричал я.

Моё тело, кожа, глаза всё было сожжено страшным пламенем свободы, но меня схватили вновь и…

– И она узнает это! Она… эта дрянь, что околдовала и ослепила весь мир и тебя, кого я взяла своим Ангелом, сделала равным Богам, настоящим Богом Смерти! Тебя, умнейшего и прозорливейшего, настолько, что ты готов лишиться всего! – упиваясь мстительной злобой, шептала Она прямо в мою голову, даже не в уши. – Непременно узнает, до чего довела тебя! Пусть живёт вечную вечность с Печатью Бессмертия и этим сознанием. А ты станешь вечно выть на цепи, разрывая ей сердце! Вечно!

– Нет! – выкрикнул я снова.

– Навеки станешь чёрной язвой в сердце Богини Любви, которую никто и ничто не исцелит! И от того горя она померкнет! Чёрное горе убьёт любовь… потому что тьма сильнее света, Смерть сильнее Любви.

– Нет! Нет! Этому не быть! Я не… не стану её палачом! – мне казалось, я кричу кровью, я чувствовал её запах и вкус.

– Уже стал! Уже! Всему миру будет объявлено, кем теперь Арий, прекраснокрылый Анпу… – захохотала она, холодом обвиваясь вокруг моей шеи.

– Нет!.. этому не бывать! Не бывать! – задыхаясь, кричал я.

Мне осталось только одно, и я возопил:

– Князь Тьмы! Призываю тебя!

Ответ последовал тут же, я почти не мог видеть, особенно здесь, где я находился на границах миров в ничто и нигде.

– Я здесь, великолепный Арий! – с улыбкой в голосе произнёс Он. – Чего ты просишь? Я могу сделать тебя снова прекрасным, юным и сильным. Могу сделать самым могущественным человеком на земле, хотя могущества тебе хватает от рождения. Могу… впрочем, ты не этого хочешь. Ты хочешь Её? Аяю?

– Нет! – крикнул я, потому что знал, Он не может мне дать её больше, чем она уже была моей.

– Чего же? Скажи… я думал…

– Я не стану рабом Тебе. Дай укорот Своей Сестре! – прошептал я.

– Я этого не могу, Она старше и сильнее меня.

Смерть захохотала, очень довольная этим ответом.

– Ты можешь! Можешь!.. – простонал я, понимая, что теперь я сам сделаю то, чего страшился и от чего предостерегал иных. – Для этого и затеяли всё… Вы двое изначально были заодно, Ты направила копьё Гора Аяе в грудь, и Ты держала её у порога, дожидаясь нас Эриком… Всё продумали заранее. И победили, вдвоём загнали меня в ловушку… Ты знал, что я приду к Тебе, в конце концов…

Он засмеялся, сотрясая воздух, который волнами боли прошёлся по моей сожженной коже.

– Ты умён. За то и ценю тебя. Но и ты всё понял слишком поздно. Твой брат куда холоднее и умнее тебя, ты же горячностью подвёл себя к краю. Но не казнись, Арий, – произнёс Сатана удивительно мягким, даже вкрадчивым голосом, вползая в меня. – Ты ничего не потеряешь. Я не сделаю тебя демоном, великий байкалец, нет-нет, для этого ты слишком одарён и велик. Ты не будешь мне рабом. Я даже не призываю тебя на службу, и этого не будет. Я дам тебе больше, чем ты мог бы просить. Ты станешь мне сыном. Не будешь служить, но свою кровь я подмешаю к твоей… и стану просыпаться в тебе в мгновения, что изберу сам. Что ты просишь за это?

– Свободы! – придушенно прошипел я.

– И только? – хмыкнул, словно разочарованно. – Что ж, будь по-твоему: ты свободен!..

И я полетел кубарем из небытия, безвременья и пустоты.

Вот после этого я и оказался где-то на свалке нечистот в окрестности Фив, где пролежал, сам не знаю сколько, привыкая не стонать при каждом вдохе, терпеть боль, которая сжигала меня, и не кричать от неё всякий миг, и откуда двинулся на Байкал…



Сейчас это всё вдруг всплыло в моей памяти, толкнув во сне…

Мы с Аяей забрались под настил, где, сохранялось тепло, оставленное мною несколько дней назад, земля, согревшись, щедро отдавала его, а высокие снежные стены сохраняли. Аромат и влажность от оттаявшей земли и растений царили здесь, в темноте, они будто выдохнули на нас, когда я приподнял засыпанный снегом настил. Он заскрипел, выгибаясь, грозя сломаться под тяжестью снега, и мы скользнули вниз, где было влажно и так тепло, что после лютого мороза и ветра показалось жарко. Парко точно, влажный воздух и земля будто в ладони приняли нас.

– Свет надо запалить, Яй, погоди… – сказал я. – Тут щепки есть, я оставлял, чтобы костерки делать, целый день туда-сюда летать, согревать очень тяжко было…

– Вот щепки, Ар, – сдавленно прокряхтела Аяя, споткнувшись в полной темноте.

– Ударилась, что ли?

– С-с-с… Немного…

Мы не видели друг друга, как не видели ничего здесь, но я безошибочно поймал её руку, протянувшую мне длинную щепку. В следующее мгновение у нас появился и свет. Неяркий огонёк осветил нашу поляну, мы ахнули, оглядываясь: я поднял наш маленький факел повыше, и стала видна сильно разросшаяся земляника, сразу бросились в глаза яркие капли ягод. Но сама трава изрядно побледнела в темноте за эти дни.

– Давай в лёд вставим лучинки.

– Вставим, да, но долго быть здесь нельзя. Хорошо, что полянку я не слишком маленькую расчистил, но воздуха здесь надолго не хватит, особенно, если огонь будет гореть. Отогреемся, земляники поедим, и надо будет выбираться отсюда, – сказал я.

Аяя посмотрела на меня:

– Куда же… выбираться нам? Кругом снега, у нас ни одежд, ни дома, ни собак…

– Там посмотрим, – сказал я.

– Или ты теперь всё можешь? Если ты… взял Его руку, – она смотрела на меня, немного отодвинувшись. Глаза от расширившихся зрачков казались огромными.

Я с упрёком посмотрел на неё, и сел на землю, подогнув ноги, и взялся собирать ягоды вокруг себя в ладонь.

– Я уже сказал, я тот, что был. Будь иначе, разве шёл бы я столько времени к тебе сожженным и незрячим, чувствуя, что моя плоть с каждым днём всё мертвее, рискуя сойти с ума каждый миг?.. Прилетел бы сразу. Я и крыльев этих… чёрных, не подозревал в себе до того мига, как Смерть с лицом Вералги стала нападать на тебя…

Аяя вздохнула и села возле меня, не прижимаясь, но близко.

– Значит ты… ты всё-таки Огнь? Мой Огник и больше никто и ничто? – она посмотрела на меня, словно пытаясь отыскать, чего же теперь бояться во мне, если я… Но она не хотела найти. И потому обняла меня за шею, порывисто и горячо, как напуганный ребёнок.

Но потом отодвинулась немного и, близко глядя мне в глаза, спросила очень тихо, словно боялась услышать ответ на этот вопрос:

– Арюша, скажи, только честно… как есть на сердце… Ты сделал так, чтобы… чтобы ребёнка не было?

И я солгал, я не мог сознаться. Я ответил:

– Нет, конечно.

Это была первая ложь и единственная, которую я произнёс Аяе. За все годы. Но я не мог сказать правды, я не мог сказать, что едва я узнал, что она носит ребёнка от Эрика, в тот же миг, сам едва не стал тем, Кто объявил меня Своим сыном… Я не могу признать этой вины, я не могу сознаться в этом преступлении ещё и потому что подозреваю, что она и себя мигом запишет в соучастницы… И не простит даже не меня, а себя…

На мой ответ она тихо улыбнулась, а я притянул её к себе и… она хотела было отстраниться, ослабленная, даже измождённая всеми пережитыми потрясениями, но нет, нет, доверилась, отдалась мне, позволила обнять себя и даже заснула в моих объятиях.

Мягкая трава и согревшаяся земля не худшее ложе для нас, запахи травы, земли, тающего льда, все вместе, смешанные с её ароматом, Аяя, моя жизнь… Для меня ты куда более ощутима, важна, чем все окружающее, чем весь мир, и ты больше всего мира для меня, я готов отказаться от всего, но не от тебя…

А мне не спалось долго, и она вскоре пробудилась от своего недолгого сна, с радостью обнаружив себя в моих объятиях. Мы, счастливые друг другом и разгорячённые, смеясь и шутя, мы ели землянику, собирая её прямо с кустов…

А, наевшись земляники, мы, незаметно для себя заснули, утомлённые пережитым, убаюканные окружающим теплом. И в этом сне, одном на двоих мы увидели то, что… что было там и тогда, когда я принял Его руку…

Вздрогнув, я проснулся, и увидел, что Аяя смотрит на меня, она была бледна, насколько я мог видеть в полумраке от лучины. И я понял, что она проснулась, как и я, что мы видели один и тот же сон. Но сон ли то был? Или послание?..

– Ар… Ты видел… Ар, ты понял?.. Ты понял, что Он сказал? – блестя глазами, прошептала она. – Арий… Он сказал… сказал, что ты… свободен… – пошептала Аяя.

В меня проник свет из Аяиных глаз, что рождался не отражением огня, но в самой их глубине, и светил из её души… И я вдруг понял: а ведь верно… Верно! Он сказал мне: «ты свободен!»

А значит…

– Ш-ш-ш, Ар, молчи и даже не думай о том… – тишайше прошептала Аяя, вращая глазами…

– Даже не собирай мысль в слова, – и приложила палец к губам. – Но…

Она обернулась по сторонам, словно боялась увидеть Прародителя Зла рядом с нами, я знаю, что её опасения не напрасны. И прижала палец к губам.

– Похоже… Он перехитрил сам себя… – ещё тише прошептала она.

Моё сердце толкнулось радостно, меня обдало жаром.

– Яй! – и я обнял её, целуя. – Да мы же… тогда…

Но она выпросталась, тихо смеясь:

– Ш-ш-ш! Говорю же: молчи даже сердцем!.. А отсюда выбираться надо, Огнь… задохнёмся!.. да не целуйся ты, шалый!..



Я поворочался в снегу, обминаясь и пытаясь сообразить, цел я или нет. Нигде не было больно, всё двигалось, тогда я открыл глаза. Я видел вокруг только снег и только его и чувствовал, но там, где я находился, он лежал рыхло, оказалось, большая ледяная плита упала, опершись одним концом на край скалы, и создала своеобразную крышу, которая и защитила нас. Нас, потому что я почти сразу нащупал что-то, и это был не я, это была нога Агори в меховом сапоге. Я потолкал и подёргал его, и он зашевелился, стало быть, тоже живой. Я целый и он, это было неплохо. Вокруг не было совсем темно, только очень тихо. Агори, ворочаясь, перевернулся, выплёвывая снег.

– Чё это… живые мы, што ль? – прошептал он, кое-как вытирая лицо от снега. – А?..

– Ты чего шепчешь-то? – проговорил я.

Мы сидели под надёжной «крышей», льдина встала вкось прямо над нами. Агори, подняв голову, увидел её.

– А… п-похоже… повезло нам, а, Эрбин?

– Да уж… ничего не скажешь…

– Интересно, остальные как? – проговорил Агори, копошась в тщании отыскать шапку, потрепал руками по волосам, рискуя со снегом вытрясти последние.

– Выбраться надо, тогда и узнаем, – сказал я. – Ты точно целый, молодец?

– Да вроде.

– Давай, попробуем откопаться.

– А сильнее не привалит?

– А что делать? Сидеть тут? Спасать, боюсь, никто не прилетит, – вздохнул я.

– Ты про них… – Агори сделал «глаза», показав вверх. – Про Ария и Аяю…

– Думаю, они не знают, что нас тут… завалило – сказал я, не сомневаясь в своих словах. – Иначе достали бы уже.

– Думаешь, после того, как их гнали тут, они стали бы нас спасать?

– Они бы стали, – сказал я, кем бы ни был Арик, что бы ни говорила Вералга, что бы я ни видел своими глазами, я не верю, что он бросил бы нас умирать. И уж Аяя тем паче. – А раз нет их, давай-ка осторожно…

– Может, ты снег сдул бы разом, и дело с концом? – сказал Агори.

– А если там остальные, их в пропасть унесёт моим ударом? Вот если бы плиту эту осторожно приподнять… тихонечко…

Агори обрадовался:

– Хо! Так это я легко! – и не поднимая даже рук, просто глядя туда, плавно, словно она был на петлях, как дверь погреба, приподнял гладкую плиту, состоящую из слоев снега и льда за несколько лет смерзшиеся и уплотнившиеся более камня. А там за ней дышал метелью всё тот же странный день. Лето на дворе, день долгий.

– Долго держать сможешь? – спросил я, опасаясь ещё выходить под плиту.

– А сколь надоть? – спросил Агори. – Сколь надо, столько и продержу. Пошли, Эрбин!

И уверенно отправился к выходу на волю. Я поспешил за ним. Оказавшись за пределами нашего убежища, мы обнаружили, что день всё же клонится к закату.

– А мы… долгонько там просидели, в снегу-то, – сказал Агори, гляди, уж к вечеру время… где же остальные?

Я огляделся. Дом, двор, амбар, сараи, всё было завалено и, должно быть раздавлено снегом и льдинами, их обломки торчали теперь из массы снега, обрушившегося на наш уступ. Удивительно и даже смешно, что уцелела только баня, что была ближе всего к скале и под небольшим карнизом.

– Ты держи покамест плиту, молодец, я попробую снег убрать, глядишь, остальных найдём…

Я легонечко стал «сдувать» снег, боясь, чтобы не потревожить раненых. И вскоре один за другим, обнаружились все, оглушённые и пораненные, кого сильнее придавило, кого легче, кто просто начал задыхаться уже, не имея возможности выбраться из сдавливающего снега. Хуже всех был Мировасор, которому большая ледяная глыба отдавила ноги. Все потихоньку приходили в себя, я помог Рыбе, что никак не могла очнуться, Дамэ, едва отдышался, подполз к ней.

– Жива? – он глянул на меня.

Я кивнул:

– Задохнулась малость, грудь освободи ей.

А сам поспешил к Мировасору, хотя его мне как раз спасать вовсе не хотелось, но Викол уже подошёл к нему, без одежды, как и прибыл, он изрядно обморозился, и сейчас, дрожа, держал себя синеющими руками за локти.

– Ч-что с-с-с М-мировас-сс-сором? – трясясь, спросил он, с надеждой глядя на меня.

Тут и голый Орсег подоспел, теперь уже совсем голый, видимо лавина сорвала его покрывало, которым он был прикрыт, когда они явились сюда, и больше похожий на какого-то замороженного тунца, по волосам взялся иней, кожа из бронзовой отливая в сизый, уд он прикрывал ладонью, боясь отморозить, вероятно.

Всё это вкупе с остальным выглядело бы комично, если бы мне не приходилось гнать от себя мысль о том, что Арик опять пропал в мятущемся над нами снеге, что убита Вералга, и этого моему брату точно никогда не простят, а значит, не помогут мне отыскать его… но на что мне его искать? Чтобы отомстить за погубленного нерождённого ребёнка? Или чтобы быть с ним и Аяей рядом?.. Я не только не мог сейчас об этом не думать, но мне хотелось бросить всех и броситься, крича вьялице: «Ар! Арик! Аяя! Вернитесь! Возьмите и меня на свои крылья!»… А потому я наклонился над Мировасором, причём Агори приподнял и эту глыбу, и мы вытащили раненого. Он был без памяти от боли и удара, и оттого, что его придавило массой снега, и от мороза. Пришлось немедля помочь ему.

– Викол, Орсег, идите к пещере, Агори, Рыба, Дамэ, ведите их, разожгите костер, обогреться, не то захвораете все. И так… перемёрзли…

Я срастил Мировасору раздробленные ноги в один миг, а вот тащить его, ещё бессознательного, на себе было делом тяжким и, главное, нерадостным, с куда большим удовольствием я сбросил бы его в пропасть. Когда я добрался до пещеры со своей ношей, мои сотоварищи были почти в том же состоянии, потому что костра зажечь было нечем. Никто из них огнём не владел, мог Арик, как известно, и Мировасор, что бы теперь без памяти. А моих похоронок с огнивом в этой пещере, они, разумеется, не знали. Так что я послал тех, кто был хоть как-то одет, а это Дамэ, Агори и Рыба, за хворостом или дровами, а пока запалил то, что здесь оставалось с прошлых времён, и заставил Орсега растирать Мировасора:

– Его разогреешь и сам согреешься.

– А т-ты, ч-чт-то? Не м-мёрз-знеш-шь?

– Что ж я, не живой? – хмыкнул я, но в сравнении с ним, я был одет неплохо: в рубашке и вязанке и штаны на мне тёплые, и катанки.

Пещера наполнилась дымом, потому что здешние дрова сто раз отсырели, но всё же занялись и разгорелись, а вскоре подоспели и наши с дровами и хворостом, потому костёр запылал знатный, все мигом согрелись.

– Как теперь? – спросил Викол, с тоской глядя на костер, вытянув к нему на удивление большие руки. – У нас тут ни собак, ни одежды, ни того, кто может перемещаться в одно мгновение…

Он отвернулся, сделав вид, что дым попал ему в глаза, потому что голос его дрогнул. Но едва он произнёс эти слова, как за спиной мы услышали чей-то голос, показавшийся мне смутно знакомым:

– Вот они, здесь…

– Хвала Создателю! – ахнула Вералга, вваливаясь в пещеру, почти занесённую снаружи снегом. И я хотел сказать то же самое, потому, что она жива, стало быть, не ошибся Арик, не Вералге шею скрутил.

На ней была шуба, а на голове лохматая шапка. За Вералгой вошла… Басыр. Позади был кто-то ещё, но отсюда, из глубины не было видать. Викол бросился к Вералге, с радостными воплями, хватая её за руки, глядя в лицо, ещё не веря. А Басыр ответила на мой молчаливый взгляд:

– Дак-ить, едва лавина сошла, она к нам и вбегат, однако! – проговорила она, улыбаясь, от чего её щёчки выдвинулись яблочками и показались зубки, особенно мило два передних, немного торчащих вперёд. Пока я разглядывал её знакомое лицо, будто находя в нем милые черты, она продолжила: – И криком кричит, что тута все сгинули под снегом. Стало быть, не все…

Я подошёл к ней.

– Басыр… так ты, глаза мне отвела тогда?

– Отвела, а на что ты мне был нужон тада, када ты хоть и со мной был, а всё об ей думал. Теперя ничего… гляжу, её нету здеся… Иде же? Али сгинула под лавиной?

– Нет, они раньше улетели.

– Так они живы?! – радостно ахнула Вералга.

– Ты-то как жива? – засмеялся Орсег, радостно натягивая предложенную шубу и штаны из меха.

– А почему я не должна быть жива? – удивилась Вералга. – Правда я не помню, как оказалась на берегу, где льдины едва не с дом качаются. Лежу, спиной примёрзла ко льду… поднялась, и сразу будто всё вспомнила, тут и громадная лавина сошла на эту скалу. Ну я и кинулась в ближайшее человечье поселение. А там – вот кто, настоящая здешняя предвечная. Да ещё какая!

– Какая? – спросил Орсег, с интересом оглядывая Басыр, ишь ты, выискался соперник.

– Моя наставница, – сказала Вералга.

– Она?! – изумился Викол.

– Именно. Но то дальше, намного дальше не север было, тогда там было тепло и славно… Это теперь что-то нехорошее в природе сделалося, что сюда такая стужа-то пришла.

– Зла скопилось много, а любви мало, вот и остыла природа. А ныне снова Любовь воплощённую согнали с места, так что нескоро сюда опять весна-от придёть… – ответила Басыр. – Бережнее надо к себе подобным. Я вот впервые вместе так много предвечных вижу, ранее не более двух, вот как Эрбин и Аяя. Что ж вы обидели её? За что? Кому она помешала? Эрбин, ты ли сотворил что?

– Она не одна улетела.

– Ах вот как… так, стало быть, калека тот, что через нас прошёл, сильнейший из всех предвечных, кого я видала, это… ваш здешний Арий, твой брат? – она взглянула на меня.

– Ты знаешь тутошних предвечных? Когда вы пришли сюда, разве тут кто о нас ещё помнил? – удивился я.

– Я о вас двоих знала ещё в прежние времена, – сказала Басыр. – Бывала здесь наездами, я тоже люблю по миру-от кататься. Вы одни к дому привязаны, и ваш дом привязан к вам, хоть и странно это, однако.

– А у них странностей полно, – сказал Орсег. – У здешних…

Басыр улыбнулась, но посмотрела на меня с той же улыбкой:

– Верно ты говоришь, незнакомец. Но тем и необныковенны и места здешние, и здешние люди. Уже одно то, что их тут ажно трое народилось за тысячу лет, уже это было бы неправдоподобно, если бы не то, что здесь, под этим Великим Морем один из самых мощных на земле источников Силы.

– Я – Орсег, – сказал Морской царь, с гордостью называя своё имя и прозвание.

– Вона как, так и Морской царь к нам в гости на Байкал пожаловал…

Тем временем пришёл в себя Мировасор, возле которого оставался только Агори. Рыба и Дамэ сидели рядом на камне и спокойно следили за движением, происходившим у входа в пещеру, ожидая, чем всё это окончится.

– Что… где мы? – проговорил Мировасор, глядя на Агори. – Мы живы? Почему?..

– Очевидно, Смерть была слишком занята тем, чтобы заморочить тебя Мировасор, – сказал я.

Он уже подтянулся и сел, оглядываясь по сторонам. И с изумлением узнал Вералгу.

– Вералга… ты… жива?!..

Мы бы засмеялись, но никому особенно весело не было из-за того, что мы не поверили одному из наших, а полностью доверились воплощению Тёмной силы, что овладела нами. Хотя не вполне, я верил как раз Арику, но я не успел ни сказать ничего, ничего сделать, когда едва не произошло непоправимое. И хотя все мне твердят, что на Аяе и Арике какая-то там Печать Бессмертия, я очень сомневаюсь в дарах Повелительницы Той стороны. Поэтому я по-настоящему испугался, когда Мировасор начал швырять огонь в них, а я никак не мог их уберечь, ни остановить Мировасора, хотя мог бы, наверное, камень ему на голову скинуть… но… Я был обескуражен и раздавлен их с Аяей двойной подлостью, да и чудовищный зелёный огонь из глаз и чёрные крылья Арика не на шутку испугали и будто обездвижили меня…

Вералга подошла к Мировасору.

– А ты пострадал, мой друг? Что у вас тут случилось? – мягко спросила она, хотя мягчить уже нечего, он совершенно здоров.

– Арий сбросил на нас лавину! – сказал Мировасор, жалобно блея, вот подлец.

– Ложь! – воскликнул я. – Лавина сорвалась от твоего удара!

– Скажи ещё, что и Байкал взорвал я! – ехидно отбил Мировасор.

Но и я не лыком шит, я ухмыльнулся и ответил ему с удовольствием:

– Нет, конечно, на это тебе не хватило бы Силы.

Мировасор задохнулся от возмущения и онемел на некоторое время, я впервые увидел его растерянным, но зато Рыба и Дамэ были очень довольны, подмигнули друг другу, оживившись, и Басыр улыбалась узкими чёрными глазами. Вералга собиралась сказать что-то, наверняка, нравоучительное, уже и надулась для этого, не замечая, насколько она смешна в это мгновение со своими поучениями здесь, в дымной пещере среди людей, полуодетых в шкуры, в своей шубе и лохматой шапке. И хорошо, что она не успела открыть рта, потому что Агори, маленький и дробный, сказал именно то, что необходимо было сказать сейчас:

– Братья, сестры, предвечные! Да вы что?! – он обернулся по сторонам. – Нас и так немного на земле, нам приходится нелегко в мире, где мы сильнее, но и уязвимее всех! Давайте перестанем враждовать, отныне и навсегда и станем принимать друг друга такими, какими нам пришлось явиться в этот мир. Не судить, не обвинять, не отторгать от себя!

– Не отторгать отдавшихся Аду? Кем же тогда станем мы все? Его рабами? – воскликнул Мировасор.

Агори смешался под его взглядом. А Орсег словно бы подвёл черту:

– Кто изгнан, уже не вернётся, а те, что здесь, не объединиться ли нам?

Мне вовсе не хотелось ни с кем объединяться, особенно с ними со всеми, но я не стал спорить, решив посмотреть, что из этого получится.

Остальные же закивали, оборачиваясь, не кивала только Басыр, она лишь слегка улыбалась, поглядывая на всех. Определённо, она нравится мне…

– Нас здесь восемь, девятая – Арит, в Кемете, как раз то число, что нужно, если что, так, Эрбин? – сказал Орсег.

– Мне не нужно было никакое число, – ответил я. – Это Мировасор придумал ту девятку. А Смерти было безразлично, один я или с компанией, она вела свою игру.

– Ну… сие нам неведомо, – недовольно проворчал Мировасор, поднимаясь, наконец.




Глава 2. Бегство


Мы вылетели из своего убежища, застав всё ту же метель снаружи, но теперь была уже ночь и тьма, и где она гуще, неясно, потому что и внизу и в небе по-прежнему мотала метель, а чернота была перемешана с белизной. Мы летели, как и доселе, держа друг друга за руки, иначе немудрено было бы потеряться. Мы не думали, куда лететь, ясно, что пока нам нет места на Байкале, где у нас теперь не было ни дома, ни возможности его построить, потому что не было даже одежды, чтобы не околеть в первые же четверть суток, нам надо поскорее убраться отсюда в теплые края.

А потому мы неслись быстро, как могли, помогая друг другу, отталкиваясь от земли, вернее, снежных равнин, от верхушек деревьев, от камней и скал. И все же приходилось останавливаться. Потому что люди, хоть и предвечные, не птицы и крыльев у нас нет, чтобы оставаться в небесах, а расстояние огромное. Поэтому к концу дня, или когда мы уже изнемогали, Огнь разжигал костер, издали выпустив струю огня в какое-нибудь дерево, и когда мы спускались, костер уже грел нас. Согревались, дремали или спали у огня, сколько возможно, до того, как огонь прогорал, и мы начинали замерзать, и поднимались снова. Первые дни мы даже не ели.

Мы не ели, да, но мы любились при всяком привале, Огнь, словно утверждаясь этим в своих правах, и моё желание было не меньше, и не тише. И не думали о том, что оставили позади, и главное и тех, кто там остался, об Эрике. Если бы я думала об этом, я, наверное, я не смогла бы и двинуться с места. Но если Арий преступил, то я преступила больше…

Только через три или четыре дня этой гонки, мы, наконец, достигли мест, где снега начали редеть, оставляя проталины, реки и ручьи здесь уже были свободны ото льда, а кое-где по их берегам зеленела трава. И стало возможным не мчать, не останавливаясь, боясь околеть от мороза и голода, но спокойно ночевать у огня, поедая пойманную птицу или рыбу. Этот путь мы с Эрбином в обратную сторону проделали за несколько месяцев, не имея возможности лететь без самолёта, оставшегося на вавилонском холме, но зато, оставаясь ночевать поначалу в уметах, а после в палатке, что мы везли с собой вначале на конной повозке, после на санях… Тогда было лето, как сейчас, когда мы достигли Байкала. Год назад. Всего год и целый год. Сколько всего потеряно снова…

А совсем скоро начались степи, по которым ветер гнал комки перекати-поле.

– Смотри, Огнь, смотри, так и нас гонит сейчас по свету… – сказала я, кивнув на куст, который ветер толкал мимо нас.

Сами же мы сидели, запалив кучу таких кустов, и согреваясь в тепле пламени. Леса здесь нет, хотя бы шалаш построить, редкие корявые саксаулы. В костре на пруте поджаривалась рыбина, которую Арик поймал в одном из ручьёв острогой, что пришлось ему мастерить камнем и огнём из рук, потому что ни ножа, ни хоть какого-то орудия у нас не было при себе. У нас вообще ничего не было, только то, в чем улетели от дома, где в нас посылали проклятия вперемежку с огнём: одежда, в которой были и всё. Хорошо, что здесь ещё были деревья, хоть и редкие, из ветвей которых можно было и орудия смастерить и огонь в костре поддерживать, и шалаш построить, чтобы ночевать не под открытым небом.

Он поднял голову, взглянул на покатившийся дальше мимо нас легкий и прозрачный куст, и сказал, покачав головой:

– Ничего похожего. У этого куста нет корней, а у нас есть. И в земле, и друг в друге. Нет-нет, Яй, то не мы катимся. Мы временно улетели с нашей родины, но мы вернёмся ещё на наш Байкал, вот увидишь… А пока…

Он обнял и тряхнул меня легонько за плечо, улыбнувшись:

– Пока, думаю, нам надо обосноваться где-нибудь в горах.

– Почему непременно в горах? – удивилась я.

– Ну… – он поднял голову, вдыхая полной грудью. – Во-первых: мы там никогда не были, ни я, ни ты, ведь так? Во-вторых: нас там никто не найдёт, потому что в горах не сможет нас почуять Орсег, и Вералге тоже будет сложнее настроиться на меня. А в-третьих: в горах так много воздуха! И, кроме того, там, должно быть, очень красиво.

Я засмеялась:

– Неужели надо, чтобы непременно красиво?

– Необходимо! Долго жить там, где неказисто, очень вредно. И потом, я хочу, чтобы тебе было приятно со мной жить.

Я обняла его, «приятно», вот смешной, кабы я думала о приятном… Да я согласилась бы с ним жить, куда бы ни послала судьба, хоть в темнице, лишь бы с ним. Но вслух говорить не стала, возгордится ещё, и так столько натворила ради него…

…Я бы не возгордился, но стал бы увереннее, что, отнимая у неё весь мир и предлагая взамен только себя, становлюсь равнозначной заменой. Для меня – она весь мир и давно, но что я для неё? Что она меня любит, конечно, я не сомневался, коли бросилась защищать ото всех, рискуя всем и приравнивая себя ко мне, отныне изгою. Но насколько хватит ей любви, она так прекрасна, как никто и ничто на свете, что требовать от неё, забыть весь мир ради себя… Я поцеловал её, захватывая губами сразу весь её сладкий рот…

Я думал об этом много дней, пока мы продвигались на полдень, пока не придумал вот что:

– Яй, я вот думаю, как нам с тобой и жить неприметно, где-нибудь среди высоких скал, вдали ото всех, в безопасности и покое, но при том не становиться отшельниками, запершими себя от мира. И вот, что я надумал: мы будем путешествовать. Мы станем летать по воздуху. Мы построим самолет и полетим куда захотим, в любую точку мира, куда будет попутный ветер. Начертаем лучшие в мире карты и распространим их среди путешественников, будем спускаться в городах, на островах и улетать снова… Хочешь?

Она засмеялась:

– Не рай ли ты предлагаешь мне, Арюшка?

– Почему и нет? – засмеялся и я. – Временно весь мир взамен Байкала, согласна?

Так и было решено. Несложно было найти подходящие горы, они как раз лежали впереди по пути к югу. Множественный и величественный горный массив, трудность оказалась в другом: как выбрать место среди такой красоты, потому что она была неисчерпаема. Один уступ оказывался прекраснее и удобнее другого. Но место должно быть не очень высоко, потому что слишком высоко нечем дышать, как ни хотелось поселиться ближе к небу и солнцу и вырастить огород, к примеру, на большой высоте тоже будет сложно, и не слишком низко, чтобы остаться недоступными для людей, случайно пасущими овец поблизости. Мы останавливались то на одной скале, то на другой, то на одной межгорной равнине, то на другой. Но, то здесь оказывалось слишком открыто всем ветрам, то слишком небольшое пространство и для дома и тем более для жизни людей, а не ласточек.

И всё же, наконец, идеальное место нашлось. Высоко, но в переделах жизни, нам неожиданно открылась большая долина, а в ней площадка, защищённая с севера большой обрывистой вершиной, и с трёх сторон открытая в широкую чашеобразную долину, защищённую со всех сторон скалами. Обширная, почти идеально ровная площадка, с небольшим уклоном, и там обрывающаяся отвесно, но не в пропасть, нет-нет – сажени на три ниже расширялась долина, в середине её блестело гладким зеркалом небольшое округлое озеро. Озеро не замерзало, как оказалось, потому что по берегам, и в глубине, под толщей воды на дне, били горячие источники. Вокруг росли редкие и чахлые деревья и кусты, которые с годами стали пышным лесом и цветущими кустарниками и лугами.

А ещё, оставшись здесь, мы узнали, что разнообразные горные козлы и снежные барсы забредали сюда, в эти прибрежные заросли нарочно к воде. Залетали и птицы, с годами их стало больше. И снег здесь вокруг озера не лежал, и вообще здесь было теплее, чем везде, потому что скалы защищали от ветров, а вода согревала воздух, она парила зимой, оседая пушистым инеем на ветвях деревьев, растущих по берегам, делая их сказочно красивыми. Вот только рыба в чудесном озере не водилась из-за странностей с водой. Зато её было предостаточно в ручьях выше и ниже по склонам…

Приземлившись на этой площадке, словно специально задуманной и созданной для нас двоих, мы с Аяей смотрели на озеро, на высокие снежные вершины вдали, казалось, они совсем рядом, на эту площадку и утёс, закрывающий её, мы молча смотрели на всё это, понимая, что нашли своё место, где будет наш дом в ближайшие годы. И кто знает, сколько лет. Я взял её руку в свою. Много дней мы были в пути, нас изгнали и мы бежали, поддавшись силе исторгшей нас из ряда себе подобных. А теперь, похоже, мы достигли места назначения. Аяя ответила на моё пожатие и сказала тихо-тихо:

– Будто для нас, Ар, а?

Раньше, в нашей с ней прежней жизни, она не называла меня «Ар», как Эрик. Тогда звала Арюшей, ну и Огником, как и теперь, откуда-то в ней всплыло это прозвище, а вот «Ар» – так звали меня в моей семье, это от Эрика.

Эта мысль кольнула меня, но я тут же отвёл её, словно рукой, только не позволить этому лёгкому зёрнышку ревности не только укорениться, но хотя бы задержаться на время, это легчайшее парящее семя превратиться в свинцовый неподъёмный груз. Я знаю, каково это, я уже ревновал её к прошлому, которого уже не было, сводя с ума себя и её. В таком далеком прошлом, которого она вовсе не помнит. Теперь всё хуже – Эрик жив и здоров и так же вечен, как и мы, и если мы свидимся снова, кто знает, не захочется ей снова быть с ним? Одна надежда, что самому Эрику к тому времени не захочется этого. И хотя эта надежда была очень слабой, я всё же решил культивировать её, потому что помнил, что мой брат легковесен и привык к счастью и удовольствию от жизни, любовные страдания не для него, к тому же он отлично может, и мог держаться с Аяей по-дружески, или по-братски, как ни назови.

Только бы сама Аяя не пожалела о своём выборе и чувствовала, что со мной ей куда лучше, чем с Эриком. А вот это сложно. Эр – прирождённый муж, ласковый и внимательный, заботливый, и даже верный. Я, к слову сказать, тоже был неплохим мужем своим давним жёнам, нетребовательным и отстранённым, я всегда был холоднее с моими жёнами. И я совсем не помню никого их, даже тех, кого, как мне казалось, я любил, они слились для меня в одно пятно, светлое, надо отметить. Но Эр, думаю, помнит многих. Он принимал их в сердце, раскрывал душу. Как и детей. Я – нет, с меня мои семьи соскальзывали как лёд с рек, без следа. Плохой, я, выходит, человек…

Я посмотрел на Аяю. Она одна для меня не просто важна, она мой свет, мой воздух, моя кровь, вся моя жизнь. Сказать ей «люблю», это так же мало, как солнечный блик на капле росы утром от света всего солнца. Я притянул её к себе. Всё это время, что мы бежим, мы предавались любви, на каждом привале, при каждом случае. Никто и ничто не мешало нам, ни снега и льды в начале пути, ни после, когда мы спали почти на подстилках из веток, мы не мёрзли в объятиях друг друга, несмотря на то, что у нас прикрыть наготу толком было нечем, мы торопились долететь куда-нибудь, где обретём, наконец, пристанище. И вот мы нашли такое место…

…После всего произошедшего, пока мы мчались сюда, я не думала ни о чём, кроме опасности, что как мне казалось, гналась за ним после огненных шаров Мировасора, после всеобщего внезапно возникшего отчуждения, что обрушилось на Арика, когда каждый готов был к нападению и тем паче власти Князя Тьмы, которую Ар признал над собой. Я боялась, как бы Прародитель Тьмы не осознал своей промашки, и не создал бы на нашем пути новой непреодолимой каверзы, подлой ловушки, али тяжкого испытания. И я, напуганная всем этим, кажется, оглядывалась всю дорогу сюда. Я вовсе забыла, как это, расслабив спину, и закрыв глаза, в блаженстве целоваться, лёжа спиной на мягкой траве и запустив пальцы в его волосы ни о чём больше не думать…

Но, конечно, Арий хотел не только целоваться, и здесь на мягкой траве этого луга, выросшего так высоко, что никакие овцы не могли сюда прийти с отарами, где воздух прозрачнее, чем везде, где солнце ярче, а вода в озере, никогда не тронутая человеком настолько чиста, что видно дно, а неподвижном её зеркале отражается небо, окружающие деревья и горы, словно создавая тут дверь в какой-то другой мир, где всё чище, прозрачнее, красивее, чем в нашем…

– Ты любишь меня?.. любишь? Яя… Аяя… – горячо и жадно спросил он, целуя меня, то смыкая веки, то горящими широкими зрачками своих светло-голубых, прозрачных глаз, всматриваясь в мои, задыхаясь, словно в лихорадке. – Люби меня, Яй… только люби… Люби!

Я отвечала сразу и ответила после, когда мы уже лежали рядом, снова вернувшись на луг, после того как, растворившись совершенно друг в друге, позабыли всё, теряя зрение и слух на краткие, но такие сладостные мгновения.

– Веришь теперь, что я не оставлял тебя? Что я ни мига не прожил вдали от тебя, не мечтая о тебе, не пытаясь придумать, как же вырваться? Веришь, Яй?

– Верю, – прошептала я. – И люблю. Я сразу и поверила, чего там… токмо думалось, опоздал ты. Но… не удержали мы с тобой коней-от ретивых…

– Так нешто их удержишь? – счастливо засмеялся я.

– Дак тебя, верно, не удержишь, табун остановить легче. Но я о себе… Устоять должно было противу соблазна. Да где там… люблю тебя… так люблю, ажно земля с под ног уходит… Вот знай: жалею, что предала мужа, что так с Эриком поступила, он достоин лучшей жены, а не могла иначе. И впредь никогда не смогла бы, застишь ты мне весь свет…

– Меня не удержать вдали от тебя, потому что ты все для меня, Яй. Ты это тоже помни теперь, ежли ране не знала, – я обнял её, притягивая к себе. – Без тебя я даже не дышал.

– Так уж и не дышал? – тихонько засмеялась Аяя.

– Совсем… – выдохнул я, прижимая её, и закрыв глаза.

И вот я вижу её, её лицо, волосы, завившиеся от пота, на фоне бескрайнего неба и снежных вершин гор. Аяя, застилающая весь мир, потому что она весь мир. Весь мир… Аяя, как много лет, столетий, я шёл к ней и к тому, чтобы видеть вот так, обнажённой, горящей от страсти, смотрящей мне в лицо этими сияющими желанием глазами. Я смотрю на неё на фоне этого бездонного ярко-голубого неба. Я поднялся, садясь, чтобы обнять её и прижать к себе, не размыкая, не прекращая слияния…

Мы добрались до рая, и даже, если он не возможен на земле, мы нашли его…



…Я же от рая был далёк как никогда. Я был в кругу своих, Вералга перенесла нас всех в стойбище в долине, потому что площадка у пещеры была слишком занесена снегом, там было даже не устоять в снегу, свалившемся с вершины, к тому же метель взялась с новой силой набрасываться на гору. Поэтому мы были теперь в стойбище, что так радушно принимало нас дондеже. Мы вошли в чум, где Басыр оказалась хозяйкой.

– Не усмехайся, Белый Великан, приходится отводить глаза людям и своим и чужим, – улыбнулась Басыр.

– Да-да, я это понял… – сказал я.

Мы, замёршие и усталые, расселись вокруг очага, Басыр угостила нас нежно вяленой рыбой и сваренными в молоке сладкими кореньями.

– Я заготовила их давно, ещё до того, как пришла сюда, к этим людям, – сказала Басыр.

– Так они не твои соплеменники?!

Басыр покачала лунообразной головой. Вот всем она прекрасна, а я не чувствую к ней ничего, даже меньше, чем, когда в её чуме ночевал с ней …

– Нет, как раз мои соплеменники, но племя кочует многие и многие годы и столетия, медленно продвигаясь за своими стадами. Но я тоже кочую, по всему миру, ухожу и возвращаюсь. А как же? – усмехнулась Басыр, посверкивая чёрными глазами в прорезях удивительных изогнутых век.

– Так ты можешь прикинуться кем хочешь?

Она покачала головой:

– Нет, только старой. Какой, я, возможно, стала бы, имей способность стареть. Как твой брат, прикинуться кем угодно – нет, этого я не могу.

– Мировасор ещё может так, – сказал я, – верно, Мировасор?

Я взглянул на него. Мировасор поднял голову и ответил:

– А… нет. Нет-нет, Эрбин, я только, как и Басыр, могу показываться людям стариком, а как твой брат любым человеком – нет, это мне недоступно. Это, видимо, подвластно только тем, кто отдаётся Тьме.

– Арик никогда не отдался бы Тьме, в это я не верю, – твёрдо сказал я, выпрямляясь во весь рост и оглядев остальных свысока, пусть возразят мне, пусть и меня изгонят, я пойду искать Арика с Аяей…

Мировасор поднялся от очага, к которому успел усесться и протянуть к нему озябшие руки.

– Ты же всё видел! Ты не веришь собственным глазам?! – воскликнул он, бледнея от злости.

На это мне легко было возразить:

– Ну, глаза легко обмануть, Мировасор. И то, что Вералга по-прежнему с нами, сидит у очага, улыбается и угощается рыбой и этим странным местным отваром то ли из мха, то ли из коры, а не лежит хладным трупом, погребённой под лавиной возле нашего дома, уже говорит мне, что не стоит верить всему, что видят мои глаза. Глаза не всегда зрят истину…

Вералга поднялась тоже, оставив трапезу, за которую взялась было с таким аппетитом.

– Мир, Эрик, прошу вас, не надо! Не надо ссориться и спорить теперь, когда мы едва выбрались из такой передряги! – взмолилась она, глядя на нас попеременно.

– Давайте подкрепимся и подумаем, как убраться отсюда, – подал голос Викол.

– А мне стоит поторопиться, иначе ваше Великое Море снова возьмётся льдом и мне придётся проситься к вам для перемещения отсюда в тёплые края, – сказал Орсег, улыбаясь, большие белые зубы нерадостно сверкнули меж тёмных губ. – Право, это так замечательно, не ожидал, что рыбу можно приготовить так вкусно! Ты просто колдовскими чарами обладаешь, а, Басыр?

Она лишь пожала плечами непринуждённо.

– Ничего тут особенного нет, рыба в Великом Море сама дар Богов, ничего с ней особенного делать не надо, да, Эрбин? Ты байкалец, знаешь… А ты, Орсег, не подольщайся и не подкатывай к моему берегу свои корабли, я тебя не выберу, с тобой, водяным, мне несподручно, мне под воду ходу нет, стало быть, в разлуке быть, зменять станешь, я того не люблю. Да и в снегах моих родных околеешь! – засмеялась Басыр и снова лукаво посмотрела на меня.

Похоже, положила на меня глаз. Но сейчас это совершенно не тронуло меня, хотя должно было польстить, Басыр, как видно могущественная волшебница, если так можно называть предвечную, и красавица к тому же. Пусть она простит меня, но я совсем не испытываю желания к ней, я даже не помню, как это было некогда между нами… ничего, даже, когда именно это было. Я и запомнил её имя потому, что она странные речи позволила себе, и после… я думал, приснилась. Но нет, вот она, и настоящая, и к тому же, как и все тут, у этого очага, предвечная. Вот беда-то для меня, приглянуться предвечной, к которой вовсе не лежит моя душа.

Всё бы ничего, и я, должно быть, даже поддался бы её притяжению, но в душе у меня сейчас зияла громадная пустота, настоящая дыра без дна, в которую улетали все чувства. Ара нет и нет её, Аяи, опять я потерял их обоих. Без Арика было плохо в своё время, но без Аяи… Я не могу даже представить. Кроме всех чувств, которые я сейчас старался прятать куда-нибудь поглубже, потому что быть опозоренным, а тем паче жалким, мне не хотелось, хорошо, что всеобщее потрясение выбило из сознания то, что было перед лавиной. Но что я стану делать, когда проснусь завтра, а Аяи нет…

Я сел к очагу рядом с Дамэ, а Рыба присела с другого бока, не обращая внимания на жгучие взгляды Басыр. Рыба наклонила голову ко мне.

– Эрбин, ежли хочешь с энтой… как её там… э-э… Басыр, я мешать не стану, токмо видится, ты не расположон? А? – тихонечко проговорила Рыба, стараясь не привлекать внимания окружающих, и осторожно взглянула мне в лицо.

– Спасибо, Рыба, – ещё тише проговорил я, чуть склонившись, делая вид, что я тянусь за очередным куском рыбы, чтобы остальные, радостно жующие и оживлённо сокотавшие между собой, не слышали нас. – Держись около, как в прежние времена.

– А… А Дамэ позволишь тож?

Я усмехнулся, мельком взглянув на него.

– Сроднились, гляжу? Пускай, так-то всегда лучше, – кивнул я.

– Может, найдём иде Аяю-то с Арием? – себе под нос поговорила Рыба.

– Поищем, как же быть… как ещё… как обычно. Только этим и занимаемся, которое столетие…

Тем временем Вералга выпрямилась, очевидно, достаточно подкрепившись и вытянув шею, проговорила:

– Предвечные! Скоро ночь, мы утомлены сегодня и, думаю, лучше отложить до завтра обсуждение наших дел. Вы согласны?

Никто не стал спорить, не стал и я, подумав про себя, уж не в сговоре ли Вералга и Басыр, которая, конечно, оказалась возле меня немедленно после того, как все улеглись вокруг очага и очень быстро начали посапывать. День выдался тяжёлый и длинный как никогда, потому и заснули сразу, едва закончили трапезу и кое-как отползли от котла с едой. Только мне, похоже, не спалось. Да ещё Басыр, которая, оглядевшись и убедившись, что все сопят во сне, быстро-быстро стянула тельник из мягкой кожи оленят и, совершенно обнажённая, юркнула ко мне по одеяло из лисьих шкур, самого лучшего, что нашлось…

– Басыр, ты… не пожалеешь после? – выдохнул я.

– Что ж… вовсе не по нраву тебе? – усмехнулась она, но за усмешкой я почувствовал уязвлённую женственность, она даже сдвинулась убраться.

Ну что мне оставалось? Конечно, я остановил её, оставляя возле себя. Излишне говорить, что было дальше, и я думал, до чего мне стыдно, что я жду, пока она уснет, чтобы тихонько разбудить Рыбу и Дамэ, и вместе утечь отсюда… Стыдно, ох, стыдно быть таким, изменять самому себе…

Но так мы и сделали, все трое тихонько, стараясь не шуметь и даже не делать лишних шагов внутри чума, вышли наружу под снегопад.

– Я возьму собак, – сказал Дамэ.

– А я сани, я видела, где они их ставят. Ты, Эрбин, шкур и шуб возьми побогаче, иначе околеем дорогой. И оружия тако ж…

– Не учи учёного, чай не первый год скитаюсь.

Я взял всего, что полагалось, прихватил к тому же припасов, потому что в такую пургу нам долгонько придётся ехать, прежде чем мы сможем поохотиться. Пока мы так поспешно собирались, из чума незаметно выбрался Агори. Укутавшись с головой в одеяло из серебристой лисы, он, спеша и спотыкаясь, подошёл ко мне.

– Эрбин… великий кудесник, не хочешь со всеми? Ты… бежишь? Почему? – проговорил он, тронув меня за плечо, держась за края одеяла.

– Мне не по пути с ними.

– Тогда и мне не по пути. Возьми меня с собой? – Агори заглянул мне в глаза просительно, но не униженно.

– Возьмём? – сказала Рыба, кивнув на сани, уже готовые отправиться.

Я посмотрел на Дамэ, привязывавшего упряжку собак, вовсе не расположенных ехать куда-либо в такой буран. Он только усмехнулся, кивая. Расспросить его надо, что он думает об Арике и преображении моего брата, вся эта дьявольщина по его части всё же…

– Только мигом, молодец, без порток не повезу – страм. Так что давай, напяливайся и в сани щас! – сказал я, отвернувшись, даже смущаясь его щенячьей радости, с которой он кинулся в чум.

– Да тише, скаженный! – засмеялась Рыба, глядя на него. – С виду маленький, а ходишь, истый медведь.

Мне кажется, еще немного и она дала бы ему леща, так ласково она смотрела на него. Уехать немедля – это правильное решение, вот только бы ещё злато из пещеры забрать, сразу не подумал я…

Я сказал об этом Дамэ.

– Заберём, – сказал Дамэ, не раздумывая. Хорошо иметь с ним дело…

Трудненько оказалось в пургу, завладевшую окрестностями, добраться до высокой скалы, где была пещера. Но мы добрались, и с лучами рассвета я вошёл в пещеру, откопав вход, снова засыпанный снегом. Остальные вошли за мной, не желая оставаться снаружи.

– Почему ты сразу не вспомнил об этом? – с досадой проговорила Рыба, войдя и отряхивая снег.

– Забыл. Кто тогда думал о злате? – сказал я, пожав плечами.

Не тратя времени, я зажёг факел и пошёл к своему тайнику.

– Может, обогреемся здесь? Переждём пургу? – сказал Агори, войдя за Рыбой и озабоченно отряхивая снег с плеч и шапки.

– Нельзя, нас увидят снизу, огонь отсюда и увидела Басыр, когда Вералга пришла к ней, так они и нашли нас. Так что, хотим уйти, надо уходить, не тянуть. Отогреемся позже, Агори. У нас с собой палатка, раскинем и отдохнём, а пока… без злата путешествовать токмо по этим снегам и мочно, – сказала Рыба.

– Это верно, – со знанием дела отозвался я, отваливая камень от тайника.

– А почему мы вообще спешим? Почему мы сбежали? – спросил Агори.

Я посмотрел на него, поднимаясь возле своего тайника.

– Я ушёл, потому что я не хочу подчиниться Мировасору, а я чувствую, что он затевает именно это. Я не хочу со всеми вместе быть его служкой.

– Но разве это неправильно? Лучше нам держаться вместе, так легче. Так мы сильнее.

– Сильнее? Возможно, но лишь те, кто слабее нас, – сказал я. – Мне же не нужна ничья Сила. Мне достанет моей. И тебе, молодец, я думаю, тоже. Не слушай Мировасора, если он говорит, что тебе нужна какая-то защита. Я живу вторую тысячу лет, я знаю: ничего такого тебе не нать!

– Мировасор живёт раз в пять дольше, – возразил Агори, но уже не слишком уверенно.

– Может быть и в десять, но это ничего не меняет, потому что он хочет власти над нами, а вовсе не того, что говорит тебе, молодец. Быть над предвечными – это ли не самая большая власть из существующих в мире? Управлять и пользоваться тем, что самому не дано просто потому, что он, якобы, нас от кого-то защищает. Так что у него своя корысть. Но на деле, защищаться чаще всего нам приходиться друг от друга… как видишь.

Агори пожал плечами, сомневаясь, ему не хотелось думать о Мировасоре, как думаю я.

– Ты слишком хочешь иметь наставника, молодец, – сказал я. – Это пройдёт.

Тем временем я отодвинул камень от тайника и стал доставать мешки с золотом. Когда я достал десятый, Агори в изумлении воззрился на меня.

– Откуда такое богатство?! – сказал он.

– Богатство? – усмехнулся я. – Ты смеёшься? Это так, чтобы с голоду не умереть. Всего лишь пятидесятая, хотя нет… сотая часть того, что принадлежало мне некогда. Нет, молодец, это не богатство, это всего лишь крохи. В прежние времена, во времена Великого Байкала я имел столько злата, что не потратить не только мне, но и моим потомкам много лет. Так что, молодец, это лишь толика…

– Поедем по берегу, забрать остальное злато? – простодушно спросил Агори.

Я достал последний мешок и посмотрел на Рыбу и Дамэ, выпрямившихся у входа.

– Я не против, всё равно, куда ехать, – сказала Рыба. – Можно найти остальное злато?

Вопрос… кто знает, можно али нет… разве, когда я прятал его по пещерам, предполагал, что Море станет выше по берегам в два раза, откуда мне теперь знать, те мои тайники выше уровня воды али нет. Эх, был бы с нами Арик, который все земли помнит, будто карта у него в голове.

Мы поехали на север, вокруг Великого Моря, туда, куда ране, при нашем царстве, нашем Байкале, я редко хаживал, как и все, привычно было ездить через Салаз и Синум. На север тогда не катались, было чересчур обрывисто и скалисто, и сиверко всегда был не попутным и сарма вовсе опасным ветром, тут, на севере, подобным дунью в трубу. Потому здесь, в безлюдных местах, я некогда и находил тайники для своего злата. Здесь их было больше всего.

И оказалось теперь, при разлившемся Море и таком слое снега и льда проехать куда как легче – всё сделалось пологим, не стало тех непроходимых острых скал, и обрывы к снова схватившемуся льдом Морю уже не были ни круты как прежде, ни страшны. Но пещеры все были ниже уровня воды, теперь льда, так что мы объехали северную околичность Моря без толку, но и без сложностей, кроме одной – пищу добывать без Аяи теперь было нелегко, она делала охоту и рыбалку простым и приятным занятием. Но нас тут было двое охотников, я всегда был неплох, а Дамэ и вовсе меткий лучник и чуткий охотник, он слышал и видел, как не могут люди, сам почти как зверь. Так что, хотя мы и тратили на это большую часть времени, но не голодали.

Но на восточном берегу, который был выше, особенно здесь, в северной части, некоторые пещеры со златом мы нашли и отправились на полдень уже изрядно отягощённые золотом. Дальше было полого, Парум, некогда стоявший здесь обширным царством, соперником Авгалла, а после частью большого царства, возрождённого Могулом, был полностью погребён под водой разлившегося Моря. Теперь, даже если отступят снега и льды никто не найдёт и не увидит ни дворцов ни ровных улиц, ни дорог, что соединяли города и веси, дорог, которые я так старательно строил, выбирая самые удобные и безопасные пути, а после с гордостью наносил на карту Байкала. Ничего и никто больше не увидит. Великое Море взяло жертвой наше царство. И можно ли будет здесь отстроить когда-нибудь новое? Арик не сомневался, что можно… Но Арик, где ты теперь сам? С тоской думал я. Да, с тобой и с Аяей можно ухитить что угодно. Хоть дом, хоть новое царство на пустом месте и Силы достанет, а уж его смекалки и знаний хватит и не на одно царство…

Мы исхудали все, пока добрались до тёплых мест, добыча еды перестала быть такой трудной ежедневной задачей.

– Куда дале путь держать станем? – спросил я своих спутников.

Надо было где-то обосноваться, а вот где? Выбор я хотел предоставить своим спутникам, самому мне безразлично, потому что там, где нет Аяи и нет Арика, любое место нехорошо…

Они посмотрели друг на друга.

– В теплые края куда?

– Да, намерзлись уж…

– Так может быть, в Кемет вернёмся? Только не в Фивы, а в иной какой город? В Мемфис али ишшо… – робко предложил Агори.

Я пожал плечами, оглядев своих спутников.

– Кемет так Кемет, – сказал я, чувствуя, что они не возражают. – Учтите, однако, что мы туда не как Вералга, долгонько ехать будем…

– Где Аяя и Арий теперь, интересно…

Я ничего не сказал. Где они? Нам ещё предстоит понять…

…Я знал, где они. То есть, где Арий. Теперь, когда мой Создатель подмешал к его крови свою кровь, я легко мог найти его в любой точке света. Он теперь мне все равно, что Эрбину, как родной брат. Но Эрбин не спрашивал меня, не спрашивал и никто иной, а потому я ничего говорить не стал. Мои спутники искали злато, и нашли изрядно, даже на четверых, и никто не говорил и не думал обсуждать, как найти беглецов. Более того, вслух сей день впервые за всё время были произнесены их имена, и то слова повисли в воздухе. Потому я промолчал. Их считали проклятыми, потому, должно быть, и не стремились искать их следов, опасаясь, что проклятие коснётся и их самих и, несмотря на тайную тоску, что таилась у каждого в глубине души, все промолчали. Даже Рыба молчала, ни разу не говорила со мной ни об Аяе, ни об Арии. Потому молчал и я. Я не боюсь проклятий, я рождён из него…

Я сам навещу их. Её, Аяю, потому что, где он, там и она…




Глава 3. Что есть время? Что есть сущность и суть?..


Я не считала время, что мне было его считать, если ни мне, ни моему милому не грозила старость, и если у меня нет детей, которые бы росли и взрослели. Поэтому я не чувствовала время, не то что не считала его. Я научилась разбираться в нём, как сказал Ар, вспоминала то, что сама открыла когда-то раньше – что сутки состоят из двадцати четырёх частей, который Арик называл часами, а каждый час из шестидесяти минут. А из чего состоит каждая минута?.. Когда я спросила его об этом, он засмеялся и сказал:

– Я понял это случайно, когда нашёл твои вычисления. Как ты дошла до того, что в минуту сердце ударяет шестьдесят раз, я не знаю, но это открыла ты. Неужели не помнишь? – он улыбнулся, качая головой, в глаза проник солнечный свет, и они стали ещё голубее и прозрачнее, чем всегда. – Удивительно…

Огнь протянул руку к моему лицу и убрал спустившуюся прядь волос за ухо, погладив кончиками пальцев мою кожу. Каждое его прикосновение это наслаждение и счастье, что трогает сердце, заставляя его быстрее бежать и задыхаться. Каждое. И каждый его взгляд на меня. Я так скучала без него и всего этого: без его ласк и прикосновений, его взгляда, его голоса, его объятий. Я так долго заставляла себя не думать, не желать встречи, что теперь, когда мы были вместе, и мне не надо, стыдясь своих мыслей и желаний, держаться за мужа, который не виноват в том, что Арий вошёл в моё сердце раньше его, что…

При каждой мысли, даже тени мысли об Эрике сердце моё сжималось грустью и стыдом. Я любила его, и люблю теперь, очень люблю, но… то было совсем иное. То, что я чувствую к Огню это что-то будто иного порядка, как полёт орла и бабочки…

Нет, я не помнила того, о чём Арик говорил теперь, но зато я как-то сразу всё поняла и все эти мелкие частички времени быстро сложились у меня в картину в голове. Теперь мне стало интересно, что же в каждой минуте минуты. Потому что пусть их тоже будет шестьдесят, для чего-то важны и такие малые толики времени и даже меньшие. Вот когда мы взлетели со двора нашего дома на Байкале, не хвати Арику этой самой крошечной доли минуты, и ком огня, брошенный Мировасором, попал бы в нас. Где бы мы оказались с ним тогда? Мне не хотелось даже думать об этом, потому что то, что Арик рассказывал о своей службе Вечной и о том, как Она зла на него и почему-то на меня, пугало не на шутку. Что такое Печать Бессмертия, я не могла понять, не могла вместить в свою голову, и, особенно, почему Арию именно это кажется самым страшным? Он объяснял и не один раз, всегда бледнея при этом. Он говорил, что бессмертие может быть карой, особенно, ежли силы Зла ополчаются против человека, как уже было с ним, когда его отпустили, но обрекли на страшные муки. И я не могла не спросить всё же:

– Ты позволил Диаволу… ну… ну, в общем… – мне не хотелось уточнять, и всё же этот вопрос мучил меня. – Почему Он не помог тебе?

– Я не просил Его, – сказал Арик, бледнея. – Не просил, чтобы Он помог, надо призвать Его, попросить. Но я не мог уже просить Его… Я не мог отдаться вполне, а это означало бы именно это. Потому я не раскрыл данных Им крыльев, когда мы с тобой бежали с Байкала. Только, когда они вдруг поднялись против тебя, я не мог сдержаться. На то Смерть и Её братец и рассчитывали. Чтобы все отвернулись от нас…

Но мы не страдали, оказавшись отторгнутыми от всех предвечных, мы были вместе теперь, и если что-то омрачало наши безоблачные ныне души, то только мысли об Эрике. Потому мы никогда не говорили о нём…

Арик вёл подсчёты времени и записывал, подсчитывал от того дня, как мы въехали в новый дом. Он построил его быстро, я не заметила как, хотя, кажется, помогала ему, участвовала, как могла, но, увы, могла немного. Ни носить брёвна, ни рубить, ни отёсывать. Даже обрубать сучки Арик не позволял, я только засовывала паклю в щели меж брёвен. Да после раскрасила стены и печь. А потому тем временем разбила огород.

С садом было сложнее: саженцы яблонь, груш, слив, хурмы и прочих деревьев, пришлось ещё добывать. И пока Огнь работал над строительством, я летала вниз по склонам к деревням, где набрала и саженцев, и семян и уже через несколько лет вокруг нашего дома вырос настоящий сад, пышный и приносящий плоды к нашему столу каждое лето и осень. Сколько лет на это ушло, я не заметила, но разве это важно? Были у нас и овцы, что сами бродили по склонам, и ни волки, ни барсы не трогали их, овцы в целости приходили на ночь, послушные Селенге-царице. И козы, тоже гулявшие бок о бок с овцами. Но коров и лошадей на этой высоте мы не держали, во-первых: тащить сюда таких больших животных было невозможно, а во-вторых: здесь лошади нам вовсе не были нужны, мы не пахали, корове же было негде пастись, луга здесь были слишком невелики и склоны круты и обрывисты.

Солнцем и воздухом был пронизан каждый наш день. Я не знаю, сколько времени мы были здесь, оглядываясь, я видела дом, сад, к озеру Арик сделал дорожку туда, хотя мы легко могли слетать туда, но иметь вот такую дорожку, почему-то казалось ему важным.

– Чтобы наш дом выглядел человеческим, а не божественным чертогом, – улыбнулся Арик, когда я спросила его об этом и, думая про себя, что же он ответит, то же, что думаю я, или нет. Он слово в слово произнёс вслух мою мысль. Так было не раз, когда я, думая о чём-то так или иначе, хотела услышать его мнение, желания или мысли, и они полностью совпадали с моими. Думается, и он поступал так же, потому что иногда, задавая мне какой-нибудь вопрос, он слушал мой ответ с улыбкой в глазах. Я даже спрашивала его:

– Что улыбаешься? Ты думал так же?

– Именно. Именно так. И даже теми же словами.

Здесь, в этих горах, был поистине рай. Нет, и сюда налетали холодные ветры, приносили снега, а дожди, бывало, лили по многу дней, когда тучи, зацепившись за вершины, висели над нами, выливая на наши головы весь запас влаги. Но зимой, когда приходили морозы, а бывали они очень суровыми, вся долина-чаша, и роща вокруг незамерзающего озера покрывалась инеем от его тепла, превращая наши окрестности в сказочное царство. Эта красота радовала нас из года год. А ещё со временем мы выяснили, что кроме прочего, вода в этом озере обладала целебной силой – животные приходили сюда израненные или больные, пили из него и уходили здоровыми и молодыми. Мы же купались в нем зимой и летом, ещё не зная об этом.

– Интересно, если налить этой воды в сосуды она не теряет свою силу?.. – размышлял Арик вслух, наблюдая за очередным рогастым бедолагой, уже исцелённым водой, фыркающим над гладью озера, отряхнувшимся и вдыхающим, чтобы двинуться вверх по склону бодрой рысью.

– Давай, исследуем, что нам стоит? – улыбнулась я.

…Верно, это было не так сложно, как оказалось, и странно, что прежде я занимался только свойствами вселенной, связанными с исчислениями и измерениями, но не тем, из чего она, эта вселенная, состоит, по сути, какие вещества составляют её. Что такое вода, что есть земля. В своё время я направлял в небо целые системы подзорных труб, но ни разу не подумал посмотреть теми же линзами не на звёзды, а себе под ноги.

– Ничего удивительного, – улыбнулась Аяя. – Это твой способ познания мира, но, думаю, способов этих неисчерпаемое количество.

Надо заметить, что после тех лет, что она провела рядом с Эриком, она многому научилась, надо отдать ему должное, он постарался с её образованием. И за прошедшие годы из девочки, которая задавала сотню вопросов в час обо всём на свете, и каждый ответ рождал в ней ещё сотню, девочки, которая видела только загадки, и ей надо было разгадывать на каждом шагу, и притом она не помнила ничего до своего появления в Кемете, а то была бездна знаний, которой её лишила Смерть, теперь она не была чистым и пустым листом. Ныне она уже превратилась в целую книгу со множеством разноцветных страниц, заполненных знаниями, до которых она была жадна, как и прежде, но уже не засыпала вопросами меня, она умела искать ответы. И самое важное, Аяя радовалась каждому дню жизни, а не грустила всякий миг, как это было когда-то, и вот это преображение точно было самым лучшим, что могло произойти. Смерть думала, что отнимает, и многое отняла, но с прежним Аяя потеряла и прежние печали.

И вот, учитывая эту мысль, что мир возможно исследовать неисчерпаемым числом способов, мы с Аяей занялись исследованием воды местного озера. Аяя ныряла ко дну, и сказала, что там бурлит множество горячих ключей, один из них со странным неприятным запахом, один чёрный и ещё один …

– Какой-то… красный. Сначала показалось, как кровь, но пригляделась – нет, на камнях – ржавчина. Думается, надо набрать из каждого источника воды в сосуды и разобраться, что в ней…

Так мы и поступили. К тому же, в путешествиях накупили книг, из которых теперь знали, что вещества, из которых состоит вселенная, возможно исследовать, отделить один от другого, и даже систематизировать.

О, я открыл новый мир. Вот так бывает, углубляешься во что-то, не слишком замечая всё остальное, но потом оказывается, что есть и другие глубины, куда не менее интересно заглянуть. Вот так мы и поняли, что в воде нашего озера содержится серебро, сера, соединенная с водородом, медь, ещё несколько солей разных металлов, и в том числе железо, оно и создавало ржавчину на камнях, возле которых выходила из глубины вода, насыщенная им. И по отдельности всё это было чудесно, а вместе вовсе создавало уникальный состав, который и был способен исцелять некоторые болезни. Но было в ней и что-то ещё.

– Думается мне, Ар, не только в веществах тут дело. То есть они словно… заряжены некой ещё силой. Не только той, которой обладают от своей природы, – сказала Аяя после того как мы проделали многое множество опытов, увозили воду в иные места и пробовали давать её больным, она исцеляла и на расстоянии. Но если смешать в такой же точно пропорции, как в нашем озере все эти вещества, того же результата не было. То есть в нашем озере или вокруг него было что-то ещё, что придавало особенность воде. А, возможно и здешней местности.

– Знаешь, когда я создавал свою «отмычку» для того, чтобы разрушить купол Смерти, растянутый надо мной, я натолкнулся на несколько дотоле неизведанных мною сил. Мне было недосуг исследовать их, потому что я был озабочен иным, я их использовал и едва не сгорел. Но то не был обычный огонь или тот, что Мировасор пускает из своих ладоней или я, тоже способный подпалить что-нибудь. Само пламя было белым и отливало всеми цветами радуги, но жгло не больно в первые мгновения, либо я просто не чувствовал боли, я горел, но не сгорал, птицы же сгорали в нём дотла… – я не стал упоминать и Кратоне и его гибели в том же огне. Я не хочу ни напоминать о её несостоявшемся муже, ни говорить о том, что он умер…

– И что ты думаешь об этом? – спросила Аяя.

Я пожал плечами:

– Я думаю, что одна из сил, что породила то пламя, что освободило меня, и та, что придаёт такие особенные свойства воде в нашем озере, суть одно. Надо попробовать исследовать эту силу. Но… один вывод я могу сделать уже теперь. Предвечные, похоже, о себе самих, своих возможностях, знают меньше, чем об окружающем мире.

– Может и узнаем когда…

– Если Создатель позволит нам это.

– Думаешь, может не позволить? – Аяя посмотрела на меня.

Я пожал плечами, думая о том, что, тайны иногда достаются слишком дорого.



Как ни собирались, а не поехали мы в Кемет. Я сказал остальным:

– Быть незаметными невозможно, это выше наших возможностей, а значит, Мировасор очень быстро узнает, где мы и что будет тогда? Для чего тогда мы с вами сами уехали с Байкала, терпели все лишения трудного путешествия, едва не потеряли зубы от цинги, когда могли бы переместиться вместе со всеми посредством Вералгиных способностей. Так что – нет. Надо держать путь куда-нибудь совсем в иную сторону.

– Куда же?

– В Индию пойдём, – сказал я. Изумительная богатейшая страна, полная чудес, мы с Аяей прошли мимо своё время, и теперь я подумал, что пришло время посмотреть на её чудеса.

Мои спутники переглянулись, но спорить не стали, в Индию, так в Индию, в конце концов, им было безразлично, где обосноваться, если это не Байкал. Ни мне, ни моим землякам, включая Дамэ, который тоже считал себя байкальцем и мы с Рыбой не спорили с этим.

И потому мы обосновались в одном из городов на севере Индии. Снежные вершины гор сверкали безупречной белизной на горизонте, то хорошо видные на фоне тёмного неба по вечерам, то едва угадываемые на светло-голубом. Дамэ выбрал это место, сказав, что здесь, недалеко от гор и достаточно далеко от морей и крупных рек, нас не так-то просто будет найти тем предвечным, с которыми мы не хотели жить рядом.

Мы жили в одном доме только первое время. Потом Агори женился, и мы все радостно гуляли на его свадьбе, женился и Дамэ на богатой вдове, а потом женился и я. Почему бы и нет? Я не привык жить один, мне становится тоскливо и совсем уж одиноко, тем более что и Ара рядом нет. Ни его, ни её…

Да, моей женой остаётся Аяя, но она оставила меня, как ни горько мне это признать, но я был принуждён жить дальше без неё.

Без неё…

Я тосковал о ней. Я так сильно тосковал о ней, даже не ожидал, что так невыносимо стану о ней тосковать, так много думать, вспоминать. Всё, как просто жили вместе, рядом в одном доме и тем более после, как… Ах, как… как… да, быть с ней по-настоящему близким, видеть её, потеющую жаром страсти, когда взор туманится, и глаза уплывают под веки… Как хорошо было с ней, остро, почти больно, сласть до боли… ох и сласть… как ни с кем, как никогда… Так хорошо, так светло на сердце никогда не было у меня никогда, только с ней… Ведь старался, кажется, не влюбляться, не погружаться снова в неё всей душой, заранее знал, что он явится и отберет, неизбежно отберёт.

Особенно много я об этом думал, когда проводил много времени с теперешней женой, которую звали Соня. Она очень быстро родила мне одного за другим нескольких сыновей и дочерей, ревновала меня иногда, хотя я не давал ни единого повода. Рыба помогала растить детей, хотя, благодаря золоту, мы жили небедно, но и не слишком богато, потому что пополнять запасы злата было непросто.

– Почему тебе не врачевать? Ты же… Сингайл, – сказала как-то Рыба, когда я посоветовал ей бережливее расходовать деньги на хозяйство.

– Это на Байкале я Сингайл. А по всей остальной Земле… И потом, я не умею врачевать.

– Ты умеешь исцелять.

– Да, и меня могут обвинить колдуном и тогда… не только мне, но и тем, кто рядом со мной, придётся спасаться. Не боишься этого?

Рыба опустила голову, кивая:

– Я не боюсь, но ты теперь не один, у тебя есть Соня, дети… – сказала она, будто я не помнил. – Кстати, у Агори родился десятый сын.

– Ну! Не зря он молодец, – засмеялся я.

Мы продолжали быть близки с Агори, и наши жёны считали нас родственниками, кем-то вроде двоюродных. Мы с этим не спорили. Мы виделись почти каждый день, сам Агори продолжал заниматься строительством, но здесь, где люди были непривычны, опасался проявлять свои способности в полную силу, как и я свои.

И всё же я стал врачевать посредством Рыбы. Мы так сами придумали. То есть придумал Дамэ: Рыба представлялась моей тётушкой и изображала знахарку. Больной оставался наедине с Рыбой, она давала ему сонный настой, и когда он засыпал, тайно приходил я и в несколько мгновений исцелял. Никаких следов болезни не оставалось в нём, как и воспоминаний обо мне и о том, как это происходило. Больной просыпался здоровым, но вялым после сна, а дома принимал ещё несколько дней тот же состав, и казалось, что он выздоравливает постепенно. Вот так мы стали совместно зарабатывать хорошие деньги.

Но впереди маячило время, когда надо будет уехать, моя жена начала стареть, а я и остальные были всё те же. Двадцать лет пролетели как один миг. И я знаю, что так пролетят ещё двадцать по двадцать. Незаметно и мимо, всё мимо. Ни Аяи, ни Арика не было следов или вестей о них. Они куда-то очень надёжно спрятались, и я не хотел и боялся думать, что и от меня тоже…

…А я нашёл Аяю в первый же год, да что там, в первые месяцы, как мы обосновались в Индии. Я знал, где они с Арием. Я даже поднялся туда, хотя это было очень непросто для меня, не умеющего летать как они. Но я увидел и чудесную долину, с озером посередине, поначалу дом только строился и деревья, растущие вокруг озера, были слабыми и кривыми, но когда я прилетел в следующий раз через год, был уже и дом и даже молодой сад. А после и сад и лес разрастались, распускались всё пышнее, словно что-то, что появилось здесь с прибытием этих двоих предвечных, стало подпитывать растения и всю эту долину, похожую на чашу, наполнять жизнью.

Я не решился подойти к Аяе ближе, потому что Арий был всё время рядом, а я не был уверен, что он обрадуется моему появлению. Более того, не сомневаюсь, что он был бы немало смущён и, конечно, недоволен моим появлением. А вот Аяя… Мне не хотелось думать, что она будет не рада мне.

И всё же однажды я застал Аяю одну… Это произошло через много, очень много лет. Уже древесина их дома полиняла в серый, потом появилась новая, а после и каменная кладка, в пристройке, а потом в клети, построенных как было принято на Байкале некогда…

Стояло лето, солнечный, ясный день, я застал Аяю за тем, что она спустилась к озеру, намереваясь искупаться, а я застыл среди деревьев, скрытый листвой и цветущими ветвями кустарников, размышляя, показаться сейчас или всё же насладиться видом её наготы. Но, в конце концов, пока я спускался к озеру, она успела выкупаться и выйти из воды. Было лето и тепло, поэтому Аяя растянулась на солнце, легла прямо на траву на берегу, а вокруг неё трепетали нежными головками цветы и бабочки перепархивали с цветка на цветок. Здесь, высоко в горах было нежарко, даже на открытом солнце, не то, что внизу в долинах.

Я не хотел отказать себе в удовольствии полюбоваться ею, конечно, я больше не демон, но и в бесплотные духи меня никто до сих пор не призвал. И плоть во мне жива и горяча, как бы мне ни хотелось иногда быть холодным и бесстрастным. А потому я затаился среди деревьев, тем паче Аяя не оглядывалась по сторонам, не ожидая здесь никаких свидетелей.

Очень и очень давно я не видел её обнажённый и отвык от её совершенства, живой, нежной красоты. Я, как и все, люблю красоту, и вижу её всюду вокруг себя, но Аяя не то, что красивая, она сама Красота. Богиней Красоты не назовут любую красивую девушку. Аяя никогда не была как все. Ни как все красивой, ни в чём ином как все прочие её сёстры по полу. Тонкая, но не слабая, стройная, но без атлетизма, свойственного юношам и воинам, гораздо более гибкая и изумительно ловкая, как сильные и грациозные животные, вроде больших кошек. Притом у неё изнеженно тонкая белая кожа, подобная лепесткам самых белых цветов, пронизанных солнцем, это я помнил хорошо ещё с давних времён нашей непревзойдённой близости, когда она, я и Рыба скитались втроём. Всякий раз я смотрел на неё и изумлялся её прелести… Это было так долго, казалось, конца не будет нашему пути, нашим скитаниям, полным лишений и Аяиной смертельной тоски, но вот они завершились, и я не могу вспомнить ничего более прекрасного, полного, во всю мою жизнь, чем те голы…

Меж тем Аяя села на берегу, то ли уже согревшись на солнце, то ли соскучившись так лежать, распустила длинные волосы, и их темный шёлк скрыл её спину, потом она отжала их и, потрясла, подсушивая. Только после и оделась. Ещё недолго и она уйдёт, прятаться дольше не имело смысла.

– Аяя… – негромко позвал я.

Она вздрогнула, обернувшись.

– Ты… ты… Дамэ?.. Ты как здесь? – проговорила она, испуганно бледнея и касаясь платья на груди, словно боялась, что не запахнула его, платье белое, искусно вышитое, из тонкого хлопка, такую ткань в изобилии носят в Индии, что в нескольких сотнях вёрст отсюда. Она легко мнётся, но так приятна телу. Аяя всегда любила такие ткани. Но она забеспокоилась и даже испугалась, узнавая меня. Как жаль, что она не помнит прежних лет и нашей близости. Как жаль, Аяя…

– Ты… один? Где остальные? – спросила она, отступая, глядя на меня расширенными от страха глазами, я уверен, размышляя, немедленно улететь к дому или вовсе отсюда и спрятаться. И, думаю, будь здесь Арий, они вместе немедля поступили бы именно так.

– О, нет, Аяя, не бойся, я совершенно один, – сказал я.

Она выдохнула, немного облегчённо, переставая отступать.

– Ты… зачем здесь?

– Не бойся меня. Один я, просто хотел увидеть тебя, – я поднял руки, словно показывая, что безоружен во всех смыслах.

– Зачем?.. И как ты меня нашёл?

– Я не искал, я всегда знал, где ты, потому что я всегда знаю, где Арий. Я чувствую его…

– Почему?

– Я демон, Аяя, быть может, ты забыла… конечно, забыла… а Арий… в его крови есть капля крови моего Создателя.

– Я не хочу этого слышать, – строго сказала Аяя, бледнея, и мне кажется, она никогда не говорила ещё так строго ни с кем, насколько я помнил, тем паче со мной, ко мне она всегда относилась как к брату… И я хотел вернуть хотя бы это, хотя бы это отношение, потому что ни на что иное я не уже почти не надеялся.

– Хорошо, как скажешь, – сказал я. – Я здесь просто, чтобы увидеть тебя, я соскучился по тебе.

– С чего это? Какие глупости, – хмыкнула она, пожав плечиком. – Ладно, идём, коли не со злом пришёл, угощу тебя… чем Бог послал.

Она помаячила мне, идти за ней к дому. Надо сказать, по их тропинке подняться к дому было не так-то легко. Аяе это, конечно, ничего не стоило, но я карабкался по крутым ступенькам, как кривоногий краб, а вовсе не так, как полагалось гостю, желающему понравиться хозяйке. А я очень хотел нравиться ей, я ни к кому не относился так. Она совсем не помнит меня, ничего о том, как спали мы вместе с ней и Рыбой, как брат и сестры под одним одеялом двести с половиной лет, не считает меня близким как раньше, напротив, я опасен для неё, потому что тогда был с её гонителями. Надо объяснить ей, почему я здесь, чтобы она не думала, что из-за меня ей грозит опасность. Поэтому я заговорил:

– Аяя, ты не должна бояться меня, я не шпионю, и явился не для того, чтобы…

Она обернулась немного резко, и, сверкая глазами, смотрела, на меня. Как жаль, что я вызываю в ней тревогу.

– А для чего?

– Я же сказал: соскучился.

– И я сказала: глупости. Ты, Дамэ, эти глупости бросай, не думай подкатываться ко мне, «соскучился»… Я мужу пожалуюсь.

– Мужу? – улыбнулся я. – Почему-то мне кажется, что ты не Эрбина подразумеваешь под этим словом.

Аяя нахмурилась, отводя глаза и я заметил, как она покраснела, покраснела даже шея и ушко, которым она повернулась теперь.

– Дамэ, ты… ведь ты не по поручению Эрика сюда пришёл, проделал немалый путь, не так ли?

– Нет, не по его поручению.

Странно, но в её взгляде мелькнуло что-то. Словно она желала бы услышать на свой вопрос совсем не такой ответ. Но что я мог сказать, кроме того, что…

– Эрбин живет, не тужит, не думай. Он счастливо женат уже… не в первый раз с тех пор как вы… как мы… словом, с тех пор, как ты и Арий… как вы сбежали тогда.

Она лишь кивнула, грустно усмехнувшись, будто не моим словам, а своим мыслям, и снова направилась к дому. Тут, на дворе был устроен стол под большим навесом, что-то вроде беседки.

– Я рада, что Эрик счастлив и не вспоминает обо мне.

Я ничего не стал говорить больше, потому что я ничего не знаю о том, вспоминает ли Эрбин о ней, мне он об этом не говорит. Да и зачем мне о том думать, я сам о ней думаю…

Она поставила на стол угощения для меня: ладки со сливочной начинкой и с ягодной, с черемшой. Кваса, и медов. Оказалось, у них тут пасека на другой стороне утёса, там тоже был большой обширный луг, вот там и стояли их ульи. Всё это рассказала мне Аяя, угощая меня. Она села напротив и с удовольствием смотрела, как я ем, слегка улыбаясь, смягчилась всё же, поверила ли, что я не лазутчик или просто обычная её доброта взяла верх, но теперь она смотрела на меня как радушная хозяйка, без подозрений. А потом, сказала, немного хмурясь, словно облачко набежало на её лоб:

– Пообещай, что никому не расскажешь, что видел здесь, Дамэ? Что знаешь, где мы живём? Нас изгнали, и мы забрались в самый дальний угол на земле, чтобы никто нас не нашёл и все забыли. Если узнают, где мы, нас снова погонят и станут гнать всё дальше.

– Я не скажу, – сказал я, пожав плечами. – Но почему бы вам не побороться с ними? Вы сильнее их. Вы сильнее их всех и не вы, а они должны вас бояться.

– Ты говоришь, как Величайший Соблазнитель, как Создатель Соблазна, – побледнела она.

– Он говорит с тобой? – замер я.

– Он говорит с Ариком. Я это знаю. Не слышу, потому что Он избегает делать это при мне, но втекает в уши Арию, когда меня нет рядом.

Я долго смотрел на неё, она всегда была удивительно правдива, и сейчас это пугало немного. Но она чиста, я это чувствую и даже вижу, так же верно, как точно знаю, что Диавол подмешался к Арию, всего одной каплей крови, но Он присутствует в его существе. Сможет ли Арий противостоять Ему? Почему нет? Я смог, хотя во мне не капля, я весь, плоть от плоти создание Сатаны. Захочет – сможет, силы Арию не занимать.

– Ты не боишься Его?

– Арика?! – изумилась Аяя.

– Нет. Его, Прародителя Зла.

– Боюсь, как не бояться? Я всего лишь обыкновенная слабачка, а Он всесилен… Но… не станем боле говорить о том. Скажи мне лучше, как он, как Эрбин? Говоришь, счастлив. Не вспоминает, стало быть, обо мне, предательнице?..

Но ответить мне не пришлось. Неожиданно и от этого почти пугающе на дворе появился Арий. Он словно свалился с неба. Но, должно быть, так и было, ведь он летает, и так, как мне и представить было невозможно. Он приземлился и оказался непостижимым образом между мной и Аяей, словно скрыв её от меня. Длинные гладкие волосы, как и плащ, что был на его плечах, не сразу опустились, как им и положено. Вот и волосы отрастил, как некогда, только теперь они вроде темнее и даже длиннее, чем были или это только мерещится мне…

– Аяя… Яй, уйди в дом, – негромко, но, словно бы рыча, произнес Арий, глядя на меня горящим взглядом, едва ли не таким, какой у него был, когда он сражался со всеми, и с самой Смертью на утёсе у дома, который засыпала и разрушила лавина.

– Огнь… Он… не причинил мне зла, – тихо произнесла Аяя, коснувшись его плеч пальцами. Как и не боится, что искры от него прожгут её?..

Но нет, от него зла не отлетит к ней. Уверена она в том, и он до самых своих глубин полон этим. Какая бы злость ни пронизывала его, но ей он зла не причинит.

– Яя…

– Не гони его, Ар, – ещё тише и ещё ближе к его уху проговорила она, чуть приподнявшись на цыпочки, чтобы быть повыше. – Лучше выслушай. Он с весями от Эрика.

Вот на это он вспыхнул, повернул голову, взглянуть на неё, а после снова поворотился ко мне и спросил, словно с издёвкой:

– Так что? Что за веси? Как он, мой брат, муж твой? Приветы шлёт? Али они под горой там с несметным войском и Мировасором противу нас?.. Пошто ты здесь, Дамэ?

– Нет, Арий. Никаких поручений у меня нет от Эрбина, тем паче от Мировасора, его я вовсе не видал уж… да сколь тебя. После той вашей битвы и мы ушли от них на другой день. Так что никакого меж нами, Эрбином и Мировасором союза нет. Эрбин никогда этого не хотел и за тебя с остальными спорил. Ну а мы к нему примкнули. Больше скажу: никто не знает, что вы здесь, кроме меня.

Арий, расслабил плечи, и то, что я принял за плащ, а то были чёрные крылья со стальным отливом, словно перья их из металла, а должно так и есть, ибо то не прежние его крылья – белые крыла Ангела Смерти, они опустились тоже и исчезли, словно и не бывало их.

– Довольно глупо, Дамэ, сообщать мне, что никто не знает о том, что ты здесь. Не боишься, что я убью тебя?

– Рыба хватится. И даже грустить станет. Мы с ней как брат и сестра, как были с Аяей когда-то, но Аяя не помнит того, словно я чужой…

Я увидел, как опять покраснели Аяины щёки, она опустила ресницы, смущаясь.

– И словно не Аяя некогда подарила мне вечную жизнь, напоив меня, умирающего, своей кровью, – добавил я, глядя в Аяины глаза. Вспомни! Ну вспомни же это!..

Последнее и Ария немного смутило, и словно заслонка отворилась, выпустило злой пар из его груди. Он заметно смягчился.

– Как ты нашёл нас? – спросил он, хмурясь невольно, на это раз от смущения, как мне показалось.

– Тебе не понравится… – сказал я, негромко. – Я теперь всегда знаю, где ты, Арий. Я порождение Тьмы, а в твоей крови ныне…

– Всё! – он вскинул руку, останавливая меня. – Я понял, не стоит болтать зря… – проговорил он, отворачиваясь, не хочет, чтобы Аяя поняла, что он не просто принял руку Князя Тьмы… неужели она до сих пор не знает этого? Неужели Он ни разу ещё ничего не приказал Арию?!..




Глава 4. Смущение


…О, нет, не приказал, Дамэ. Он действовал иначе… куда хитрее и мудрее, как прежде. Он теперь куда мудрее и хитрее того зловонного рогача, что являлся нам некогда. Он ныне поступает иначе. И не далее как сей день. Точнее, ночь. Он явился мне во сне, и сон прервался, я задохнулся жаром и страхом, словно мне наступили ногой на грудь. Оборачиваясь, я увидел, что Аяя тихо спит рядом, но я потревожил её, вздрогнув…

Рядом с ложем, а летом мы не спали на печи, для этого у нас было богатое ложе, я сам развлекался тем, что вырезывал на его деревянной спинке звёзды и солнца, так вот, совсем рядом, и с Аяиной стороны, не с моей, стоял Он. И не был как всегда отвратителен, он был хуже, чем всегда, потому что был красив и обнажён, громадный уд его поднялся и дрожал от вожделения, словно Он был готов пустить его в дело…

– Чего Тебе?! – задыхаясь, спросил я шёпотом, спеша подняться и так, чтобы не разбудить Аяю. Я не хочу даже напоминать ей, кем сделал меня Князь Тьмы.

– Как она хороша, а, Арий? Как же хороша! Как никто боле на всей земле. Как ни одна из женщин, – усмехнулся Диавол. – Хороша, да? Не зря ты взял мою руку? Сколь лет она твоя теперь? Сколько веков прошло? Сколько утекло песка в часах Времени. Ты и считать забыл? А я скажу тебе: целые пустыни утекли с тех пор. А она всё твоя. И не вспоминает ни об Эрбине, ни о мире, которого ты лишил её, ни о той безмерной власти, что у неё в руках, но которую она презрела ради тебя. Кто тебе всё это дал?

– Ш-ш-ш! – я поманил его прочь из дома. – Не смей шуметь тут!

Он весело расхохотался, но странно тихо, не грохоча, и отступив от ложа, последовал за мной на двор.

И уже на дворе полным голосом я ответил, едва не срываясь на крик, зло рыча:

– Не ты дал её мне! Никто и никогда не давал мне того, чем она одарила меня сама, потому что её сердце лежало ко мне!

Но Лукавый, похохатывая, покачал головой, обходя меня вокруг, оглядывая с удовлетворением, а было чем быть довольным, я и впрямь теперь глядел красивее, чем всегда, должно быть Его кровь придала мне красоты. И, качнув головой, сказал:

– Но её сердце неплохо лежало и к Эрбину, Арий, – Он остановился передо мной. – Она очень любила его, и не спешила оставить ради тебя, но ты отвратил её от него. А, как, и с чьей помощью? И, самое важное, КАК?

– Замолчи!

– Больно ты дерзок со своим отцом, Арий! – снова засмеялся Диавол. – Не нагличай, иначе, весь мирок твой, с таким удовольствием созданный и бережно хранимый, полетит в пропасть, как и тот прежний, Байкальский… Али ты попривык терять-то? И всё же, давненько живёшь в спокойствии, благодаря мне.

– Не стращай, Сатана, – скривился я. И заторопил: – Чего Ты хочешь? Для чего явился?

– Сейчас говорить не стану, – ответил Он. И уже не обнажён вроде, чёрный глянцевый плащ на Его плечах, укрыл всю его очень стройную и сильную, широкоплечую фигуру.

Он остановился возле меня, и сказал, сверкнув глазами:

– Завтра прилетишь к реке Иордану, покажу тебе кое-что.

– Для чего?

– Я был нужен тебе, я тебе помог, теперь ты понадобился мне.

– Я не стану служить!

– А я служить и не просил. И теперь не попрошу. Я взял тебя в сыновья, Арий, и просто так ты от меня не можешь отвернуться ныне. Завтра жду на брегах Иордана.

– Я не могу перемещаться мгновенно.

– Можешь. Не пользуешься, но можешь. Нет почти ничего, чего не может мой сын. Но до завтра!

И пропал.

А я остался, размышляя, немедля взбунтоваться и напомнить Ему, как Он сам, своим словом отпустил меня на волю или погодить и не сердить Его, ведь немедля за этим последует Его гнев и какая-нибудь беда…

Я решил погодить, но беда в виде Дамэ, нежданно явившегося сюда, всё же посетила меня.

– Тебе пора, Дамэ, – сказал я.

– Что и отдохнуть не позволишь?

– Не позволю, я страшно ревнивый муж, Аяя не жаловалась тебе?.. Потому не могу оставить тебя, не обессудь и не держи сердца. Ты и так пробыл здесь слишком долго в моё отсутствие. Ведь и подгадал, следил, должно?..

– Ар… – ахнула Аяя, сокрушённо качнув головой.

– Не волнуйся, Яй, с горы не скину его, до самого дома доставлю, где бы он ни был, – хмурясь, ответил Арий. – Мировасору мне достанет сил отвесть глаза.

– Мой дом вовсе не там, где дом Мировасора, я уж говорил тебе, – проговорил Дамэ негромко.

– Мне плевать, где твой дом. Скажешь, куда, туда тебя и доставлю.

– Мой дом там, где дом твоего брата, – сказал Дамэ, глядя мне в глаза открыто и без боязни. – Не забыл ещё Эрбина?

– Не говори со мной так! – рассердился я, какое право имеет этот наглец, этот разжалованный чёрт, пытаться уязвить меня в самых сильных, самых болезненных моих чувствах?..

…Что-то промелькнуло в лице у Ария, когда я упомянул имя его брата, грусть ли, или желание сказать что-то, мимолётное, но ясное, расправились складки меж ровных широких бровей, глаза заблестели светом. Однако в следующий миг, Аяя сойкнула:

– Передай здравия Эрику! От меня и… и от нас!

Этого мига хватило, чтобы взгляд Ария потемнел, сверкнул воронёной сталью, вместо просвета голубого неба меж туч, черты снова стали резче и сам он, словно старше.

– Идём, Дамэ, в другой раз поговорим, – сказал он, хмурясь и не оборачиваясь на неё.

– В другой?

– Да, так. Заскучаешь об Аяе, позовёшь.

– Как?

– А ты шибче думай о ней, я услышу… – скривил затвердевший рот Арий. И я не понял, в его словах больше угрозы или шутки.

Оказалось, ни того, ни другого. Мы с ним спустились по той самой дорожке через сад, к озеру.

– Странное озеро, Арий, ты, что думаешь о нём, как учёный?

– Много чего передумал, тут ты угадал, Дамэ, вон, вместе с Аяей думали-размышляли, исследовали. То Мёртвая вода и Живая тож, вот, до чего дошли, – не шутя, сказал Арий. – Живого легко умертвит, а вот умирающего али больного на ноги поднимает.

– Под стать себе ты нашёл место.

– Не болтай зря, сказал уж… – проговорил Арий сквозь зубы.

– Разве Аяя по сию пору не знает, али не верит, что ты…

Арий остановился и повернулся ко мне.

– А ты считаешь, для неё радость помнить всякий день, с кем она разделила свою жизнь? Она обо мне знает то, чего не знает никто. И, к тому же, чувствует меня, мою душу так, что ты её от меня не отвратишь, и не пытайся. Даже напоминанием об Эрике, – очень тихо и зло прошипел он, словно опасался, что она услышит нас.

И вдруг небольшое происшествие разрушило это ощущение сгустившейся угрозы, что вроде он немедля не то что низвергнет меня с этих скал, но и испепелит своими холодными глазами. Маленькая птичка, быстро и ласково чирикнув, села ему на плечо, он повернулся, и улыбнулся ей, поднял руку и… погладил кончиком пальца пёрышки на её животике, приговаривая:

– Что, славная пичужка, не беспокойся, и Селенге-царице передай, не обижу я Дамэ, её названного брата, снесу домой, ещё и отдохнёт дорогой. А мне пущай баню пока истопит… – мягко улыбаясь, сказал Арий птице.

– Ты что… говоришь с ними? Как она? Как Аяя? – изумлённо проговорил я и кивнул вверх, на дом и сад, стоящие на уступе.

– Они говорят со мной. Я лишь слушаю, что она передаёт мне. А сам говорю… – он усмехнулся, птичка, снова чирикнув, улетела, словно кивнула ему. – А сам говорю, потому что я всего лишь человек, и языку их не обучен. Что они там понимают из моих слов, кто знает…

Тут оказалось куда больше чудес, чем я видел, пока не заговорил с ними. Арий снова посмотрел на меня, и теперь лицо его было светлее и мягче, чем перед этим.

– Так, где твой дом, Дамэ?

– Ныне в Персии, Арий. Скоро, думать надо, снова в Индию вернёмся. Эрбин словно знает, где вы, будто чувствует, не удаляется от энтих вот гор.

– Чувствует, что ж… И я чувствовал, иде он, а токмо полагал, что и Мировасор с вами. Как же разошлись? Отчего?

– А тебе чаялось, что Эрбин останется дружен с теми, кто изгнал тебя?

– Не хотелось так думать, но… мне казалось, Эрик примкнул к нашим гонителям.

– Или ты самого себя убедил в том, чтобы… Признай, чтобы Аяя не видела Эрбина.

– Что признавать, ясно, что… – хмуро проговорил Арий, отвернувшись.

– Некогда в Кемете, я упреждал тебя, чтобы ты не доверял Аяю Эрбину, ты не слушал.

– Не тебе же, демону, доверить.

– Демон я, не зря пеняешь мне, не человек и нечеловеческой жизнью живу, но Аяе я верный. И дружбы её и доверия никогда бы не предал!

– Ладно, не серчай на мои слова, Дамэ, – негромко и примирительно сказал Арий. – Страшно устал я нынче, а тут ещё ты в моём дому, где никого быть не могло, оказался. Как думашь, в своём праве я злобиться?

Я вздохнул, кивая, можешь, что ж, ты в своём праве.

– Всерьёз, летим к нам, с Эрбином увидишься.

Арий взглянул на меня, сомневаясь, но после всё же… вдруг раскрылись громадные чёрные крылья за его плечами, он подхватил меня за пояс, отрывая от земли, я задохнулся и ослеп на несколько мигов, а когда смог дышать, уже свалился в пыль, не устояв на ногах, недалеко от городских ворот Багдада…

Что это стены Багдада, я понял не сразу, потому что пришлось некоторое время дышать глубоко и полно, чтобы вернуть себе и зрение и слух, и силы в ноги, достаточные, чтобы встать. Арий сидел поблизости на большом камне, ожидая, пока я приду в себя. Он не был больше крылат, нет, снова выглядел собой, но бледным от усталости, и даже немного лохматым.

– Живой? – спросил он, увидев, что я смотрю на него.

И поднялся:

– Ну, веди к Эрику. Что ж, коли день такой…

– Правда, пойдёшь?

– Ежли поведёшь, – он пожал плечами.

– Здесь и Агори тож, он теперь за Эрбином как некогда за тобой на Байкал…

Арий лишь кивнул. А спустя несколько мгновений мы с ним шли рядом уже по улицам города, Арий, принявший вид седобородого старика в одеянии, подобающем здешним обычным одеждам, шёл рядом со мной, оглядывая улицы.

– Мы были здесь с Аяей, – сказал он. – Но мельком. И то давно было.

– Значит, тогда нас ещё не было здесь – сказал я. – Мы здесь всего только третий год. Эрбин… впрочем, сам увидишь.

И Арий увидел и роскошный дворец, и сад, и даже нескольких жён, что были теперь у Эрбина, каждая из которых была днесь беременная, но на немного разных сроках. Это богатство мы все вместе зарабатывали по разным городам, чудесно исцеляя страждущих, здесь же продолжилось то же, но тайно. Рыба изображала ту самую великую лекаршу, Эрбин же тайно посещал её хитро устроенный и спрятанный от посторонних глаз дом, спасая больных, а я со всем тщанием следил, чтобы всё сохранялось в тайне. Даже Агори не знал всех наших секретов. И всё так повторялось так в новых городах, и по кругу в старых, когда лет через семьдесят мы возвращались… Золото неиссякаемым ручьём лилось в наши кошели. То есть в кошели Эрбина, конечно, но мы, его близкие, не были обижены и даже более чем, Эрбин щедр как никто, злата не считает и не жалеет, любит его, но и злато за то его любит, что не жаден он.

Арий усмехнулся, кивая, когда я вкратце поведал ему это.

– А начальное золото, небось, с Байкала ещё?

– Верно, – кивнул я. – Как ты понял?

– Да уж понял… Эр никогда лекарем быть не хотел, Сингайлом он был кудесным и то скрывался, токмо за громадное злато соглашался врачевать. Потому и звался Льдом, а я же по деревням бегал, других лекарей учил, усовные книги переписывал сотнями, да раздавал. Но моё уменье обыкновенное человеческое, его – необычайное, настоящее чудо. Вместилище его Силы.

– Я больше узнал, Арий. Эрбина боится сама Смерть. И давно прикончила бы его, ежли бы не боялась, что он всё царство разорит ей. Потому и тебя и Аяю наделила Печатью Бессмертия, чтобы ему никогда не пришлось больше за вами к Ней спускаться.

Арий остановился, удивлённо глядя на меня.

– Ты… откуда это взял?

– Ты забыл? Они, и Смерть, и Диавол не видят и не слышат меня, но зато я их отлично слышу…

– Ну и ну… – усмехнулся Арий. – Так при тебе власть над ними, как это я забыл…

– Пришли мы, однако – сказал я, потому что мы стояли у громадных роскошных ворот дома Эрбина.

Арий покачал головой, оглядывая и ограду с коваными пиками, и верхушки башен дворца, видные из-за неё.

– И кем мой брат здесь обретается?

– Сыном одного из Индийских царей. У них там междоусобицы не стихают, раджи ихние бьются и бьются, города друг другние захватывают али разоряют, бросают на съедение джунглям, так что даже в самой Индии никто не упомнит всех этих царей и их сыновей. А тем паче в Персии… А Эрбин собой вполне царь, как ты знаешь.

– Собой-то – да, токмо на северный манер, как он за индуса тут сходит? – усмехнулся Арий.

Я засмеялся, качая головой:

– Вот видно, что ты давно вдали от людей живёшь, отвык совсем, – сказал я. – Да за такое злато, что всегда при Эрбине люди поверят, что мать ваша не токмо с дальних северных рек, но с Луны. Всего и делов…

– Ну я примерно так и думал, – сказал Арий, усмехаясь и в лице его было что-то такое тёплое, почти нежность. О брате думает с такой любовью?.. надо же, я и подумать не мог…

Привратники, знавшие меня как приближённого Эрбинура, как звали здесь Эрбина, проводили нас во дворец, всю дорогу почтительно, даже подобострастно кланяясь.

– А где же Агори? – спросил Арий, пока мы шли меж цветущих кустов роз и жасмина.

– Его Эрбинур своим племянником тут кличет, все так и принимают.

Я не ожидал, что Эрбин видит нас из высоких окон дворца и, тем более что он выбежит нам навстречу.

– Арик! Ар! Ах ты ж… чёрт! – изумляя невольников и многочисленных прислужников в белых рыхлых штанах и чалмах, Эрбин обнимал и трепал своего брата, так, что у того мотались волосы во все стороны, как плотный шёлковый плащ. – Где ты взял его, Дамэ? где отыскал этого мерзавца?! Арик…

– Сам отыскался, – пробурчал, улыбаясь и смущаясь немного, Арий, в свою очередь тоже обнимая его, быть может, не так радостно, но с большой любовью, я это отметил не без удивления. Действительно, эти два брата очень привязаны друг к другу, как Рыба сказала позднее, когда я рассказывал ей об этом:

– Смешной ты какой, Дамэ, чему ж удивляться? Они ж близнюки, считай с одного кома теста два вышли.

– Как же Аяя?

– А что Аяя? Она, чай, выбрала. Да и Эрбин один-то не страдает, поди, и дня холостым не живёт.

Я не стал спорить, хотя у меня было своё мнение на этот счёт. Потому и женат всё время, что о ней тоскует. Ежли я тоскую, токмо её друг, названный брат, притом забытый, то, что говорить о том, кто был ей мужем… Но то было позже, а сейчас я смотрел на двоих братьев и в глубине своего странного сердца завидовал им, у меня никогда не было брата, который был бы так похож на меня и так отличен во всём.

…Во всём… Ну, возможно. Я всегда любил роскошь, Арик чурался её, я всегда хотел быть среди людей, быть любимым всеми и прославляем, Арик сторонился толп, предпочитая свои книжки и кельи шумным застольям. Мы схожи только в одном, похоже, в том, что единственная по-настоящему желанная женщина и для меня и для него – это Аяя. Это было первое, о чём я подумал и хотел спросить его, но удержался, боясь всплеска, а может и взрыва его ревности. Спрошу позднее… а может, сам расскажет?.. А пока я лишь смотрел на него и думал, он видел её сегодня, смотрел на неё этими же глазами, что сейчас смотрят на меня, спал с ней в эту ночь… а сколько у них детей народилось за эти годы? Сколь их, тех лет, прошло? Страшная бездна времени…

– Четыреста, Эр, – сказал Арик и засмеялся. – Но это неточно… может статься, и четыре тысячи. А может восемь тыщ… Счёт годам я хоть и веду, Эр, и очень строгий, но не замечаю того счёта, как чётки перебираю…

– Не может быть…

…Я смотрел на моего брата, живущего здесь так, как он привык, в роскоши и неге, прекрасного собой, как всегда, в окружении невольников и красавиц, услаждающих его взор танцами, его уши песнями, его сердце сладкой лестью, его тело ласками. На что ему понадобилась Аяя, она была бы как чужеродный предмет здесь… Или нет? Или захотела бы стать хозяйкой всего этого богатства, этого бело-красно-золотого великолепия?.. Она могла бы иметь всё, и вот такой же дворец, если бы только раз намекнула, что хочет этого, а не странного нашего жилища высоко в горах с этими глупостями вроде сада-огорода, скотины, и наших бесконечных занятий науками. Но ведь и с Эриком Аяя жила так же, в простоте, никакого злата они не забрали и не уехали с Байкала, чтобы зажить вот так, как теперь живёт Эрик… Стало быть, она счастлива со мной? Как это глупо сейчас спрашивать себя…

– Я вижу, ты процветаешь, Эр, как обычно, впрочем, – сказал я, когда мы в громадном просторном зале из белого мрамора, уселись на низкие мягкие диваны, обитые алым шёлком и позолоченные по завиткам резьбы на ножках и спинках. Струи фонтана, устроенного прямо здесь, в середине этого гулкого зала, журчали, освежая воздух, и услаждали наше дыхание.

– А ты? Ар… выглядишь… что говорить, как всегда. Красивее вроде даже стал, чем допрежь был. Я всегда удивлялся, откуда и взялась в тебе красота… в детстве такой был неказистый! – засмеялся Эрик. – Угощайся, лакомство чудесное – лукум, здесь вообще, знаешь, в сластях знают толк, во всех смыслах, что можно этому слову придать.

– Я это знаю, Эр, в прежние года и я здесь, а Востоке, немало времени провёл. Но сладость такая приторна и докучна. Нет?

– Возможно, – не стал спорить я, внимательно разглядывая его. Я ничем не слукавил, Арик, действительно стал краше, чем был некогда, откуда, что в нём берётся…

И не выдержав, спросил:

– Поздорова ли Аяя?

Арик посмотрел на меня, в глазах его мелькнул огонь, мгновенно, словно молния.

– Что ты… Любишь её? По сию пору? – быстро спросил он, прожигая меня быстрым взглядом.

Я перестал усмехаться и проговорил, отворачиваясь, потому что от тех слов мне было больно, а лгать я не хотел и утаивать от него не мог.

– Что вопрошаешь? Нешто можно разлюбить?.. – не узнавая свой голос, вдруг осипший, сказал я. – Хорошо живёте? – спросил я, снова посмотрев на него.

Вот тут лицо у него просияло, и он не говоря ни слова, только кивнул, краснея, опустил глаза. Как мальчик, надо же… Выходит, лучше даже, чем прежде, выходит, и не ревнует её больше… даже ко мне, даже к прежнему? Я так люблю её, так желаю по сию пору, думаю о встрече, какова она будет, а он и не ревнует? Выходит и она не вспоминает меня?..

– Ревную, отчего же, ещё как, что ты!.. – выдохнул Арик. – До ужаса. Представь… Не могу даже, если не глядит на меня… Токмо ей боле не говорю… умнее тоже стал. Тебя слушал, как ты учил некогда, счастием дарить, а не досаждать дурной любовью.

– Поумнел, стало быть… А я-то тоже, дурачина, научил на свою голову… – засмеялся я, пряча взгляд полный зависти. Потому что всё это моё богатство, чудесных невольниц, всё, что я имею и в чём купаюсь все эти годы, я отдал бы за те нищие дни, когда мы с Аяей тащились с караванами по этим вот пустыням. А за час, хотя бы час, что провели мы на Байкале вместе, я вообще отдал бы всю жизнь. И почему я не он, почему она выбрала его? Ведь любила меня. Любила и ещё как, как ни одна из этих кукол пучеглазых не может, любила, но выбрала его… Потому что он чёрт теперь? Князь Тьмы помогает ему? Кто раньше помогал?..

…У меня было дело к моему брату. Я не мог поделиться этим с Аяей, боясь отвратить её от себя, а ещё, потому что знал, что она сказала бы мне на то. А вот с Эриком – могу, быть может, он поймёт, чего я хочу, в чём моя мука сей день.

А потому я посмотрел на него, отвернувшегося в этот момент, и хорошо, что он не смотрел, потому что мне невозможно было бы начать говорить, если бы он смотрел на меня своими яркими и чистыми синими байкальскими глазами.

– Эр, я… хочу попросить тебя кое о чём… – горло сразу пересохло, но я справился с голосом всё же. – Прародитель Зла хочет, чтобы…

– Ты теперь в рабстве у него?

– Нет… но я не хочу, чтобы Он узнал об этом, – негромко проговорил я.

– Не понимаю…

– Эр, давай не теперь… Длинно и нет у меня сил. Я хочу, чтобы ты полетел со мной и взглянул на одного человека. А после скажу, чего от меня хочет Тот, Кто назвал себя моим отцом.

– Ар… у нас с тобой один отец, и то царь Кассиан, а не Прародитель Зла.

– Я это помню. Но Князь Тьмы считает иначе…

Эрик долго смотрел на меня, потом выпрямился и спросил:

– Когда тебе это надо? Теперь же?

– Если хочешь, то да.

– Я вовсе не хочу, но ради тебя, паршивая морда, что вечно влезает в самые худшие переделки, я, конечно, полечу куда угодно. Но с условием. Ты будешь мне должен. Идёт?

– Идёт.

Я обернулся по сторонам.

– Есть у тебя тут место, открытое под небом и где мы можем остаться наедине?

Эрик усмехнулся, кивнул и поднялся.

– Идём в сад, Ар. У тебя самолёт тут недалеко?

– Да нет, Эр, у меня есть, конечно, самолёт, и даже не один, но сей день, нам понадобится кое-что почище…

Мы вышли в сад, он был поистине великолепен, даже тот, что был у меня или у Кратона некогда в Кемете бледнел в сравнении с этим благоухающим царством цветов, самых разных деревьев, кустарников и трав. Там и тут журчали ручьи и фонтаны, цветы и цветущие кусты поднимались по специально для этого придуманным лесенкам на стены.

– Это я в Вавилоне подглядел когда-то, там их называют «Висячими» садами… – с гордостью сказал Эрик в ответ на моё удивленное восхищение.

Я обернулся по сторонам, в один миг, пока никто нас не видел, распахнул крылья и, обняв Эрика, взмыл с ним в небо…

…Путь не был долгим, мне кажется, моё сердце не успело ударить и трёх раз, а выдох и вовсе вылететь из моей груди, когда мы опустились на мягкую траву под густую сень какой-то рощи. Да, именно, оливковая роща. Суховатая и кривоватая, и как трава-то мне могла показаться мягкой, не пойму, она была такой же сухой и пыльной, как и ветви и листва деревьев, но, как и всегда после этих полетов было так приятно опуститься на землю, вот и почудилось…

– Ну как ты? – спросил Арик, ещё придерживая меня за плечо. Крыльев этих жёстких, пугающих, уже не было видно. Да, прежние, белые, словно светящиеся были намного приятнее…

– Да ну тебя… с полётами… твоими!.. – икнул я, и меня тут же вытошнило давешним лукумом на ту самую траву.

Пришлось Арику ждать ещё некоторое время, пока я смог снова нормально дышать.

– Всё-всё, не смотри так, – сказал я, утираясь и досадуя, что нечем даже умыться. – Нормально уже… ох… Куда принесло нас, что за засохший лесок? Жара к тому же?.. Хоть и закат вроде скоро…

Арик кивнул, у него был очень усталый вид, даже измождённый, я давно не видел его таким.

– Идём, посмотришь на одного человека, послушай, его… Недолго, – сказал он. И, вздохнув, добавил: – Надолго меня не хватит днесь.

И мы направились куда-то, куда было ведомо только самому Арику, я же последовал за ним, и вскоре заметил, что оба мы выглядим как еврейские юноши.

– Так мы в палестинских землях? – проговорил я, догадываясь.

Арик, прижал палец к губам:

– Тихо, Эр, не бренчи зря, послушай его…

И вот мы приблизились к группке таких же, как мы юношей, были там мужи и постарше и даже несколько девушек и женщин, все сидели вкруг, в разных позах, кто-то и обнимал друг друга, муж и жена или жених и невеста, должно быть, но что они делают здесь, на этих странных посиделках?..

– …Как же ты говоришь, что все равны? Ведь даже от рождения все люди неравны. Кто-то родится во дворце, а иного норовят выбросить в канаву…

Небольшой, не щуплый, но довольно худой, и бледный, не слишком красивый юноша поднял лицо, у него было обычное, кажется, здешнее лицо, но светлые глаза и длинные светлые, даже белокурые волосы, что обрамляли его, делали его каким-то необычным среди всех этих детей знойного юга. Он улыбнулся немного, не снисходительно и не заносчиво, он улыбнулся так, что его лицо вдруг стало неизъяснимо прекрасно, прекраснее всех, кто смотрел на него. И более того, оно было как-то остро знакомо мне. Словно я видел его. Словно я давно и глубоко его знаю, и эти огромные глаза и… он сидел где-то глубоко и больно во мне…

– Неравенство, о котором говоришь ты, Араний, не врождённое, не того, кто пришёл в мир, а того окружения, где человеку пришлось явиться на свет и быть испытываемым богатством, или же, напротив, нищетой. И то и другое испытание не из лёгких. А младенцы, кои явились суть есть младенцы, во всём равны, плачут, дышат и тянутся к своим матерям…

Тогда вступила девушка и весьма красивая собой.

– А если один из них красив, а второй уродлив, разве и тогда они равны?

– Всё то же, Мария. Как богатство и нищета, так и красота и уродство – лишь соблазн и обещание. И разве они осознают сою внешность? Потому души у обоих родившихся чисты и непорочны, ничем не замутнены и светлы, ярче самого солнца…

Возбудился ещё какой-то вопрос, но Арик потянул меня в сторону от этого интереснейшего собрания.

– Ар, ну… – вздохнул я, чувствуя себя ребёнком, которого уводят с каруселей. В детстве я страшно их любил…

– Захочешь, я ещё устрою тебе путешествие сюда, хоть сто, но теперь давай возвращаться, – сказал Арик, уводя меня подальше от собрания.

И вот снова миг и тяжко звякнувшие крылья и мы опять в моём приятно прохладном и благоухающем саду. Тут уж совсем вечер, скоро нетопыри полетят…

Я сел на траву, чтобы отдышаться, не в силах дойти до скамьи на трясущихся ногах.

– Кто это такой? – спросил я Арика, сидевшего рядом со мной.

Он пожал плечами.

– Я не знаю, Эр, кто он. Какой-то просветлённый мудрец или… не могу сказать. Тебе… не показалось, что он… напоминает кого-то?

– Да… Только… я не могу вспомнить, кого… кого Ар? Ты знаешь?

– Нет. Но сердце у меня не на месте, словно я смотрю, но чего-то не вижу…

– А зачем мы летали смотреть на него? Князь Тьмы хочет его убить?

Арик покачал головой.

– Нет, не убить, Эр, ныне Лукавый куда умнее и тоньше, грубое злодейство уже не по его части, это так, развлечение для мелких бесов. Ныне Он хочет смутить, обольстить его. Погубить его чистоту. И хочет, чтобы это сделал я.

– Что сделал?

– Говорил с ним. Смущал его… лгал, лил ему в уши смрадный яд… Чтобы смог разубедить его в том, что он сын Божий.

– Мы все сыновья Божьи, оттого Враг Человеческий и приходит терзать нас, – сказал я, удивляясь.

– Вот то-то. Ты это знаешь, я это знаю, так как я смогу убедить кого-то, что это не так?..

Я рассмеялся, потрепал Арика по крепким плечам, прямым и сильным, чего они только не вынесли уже на себе.

– Ты устал сей день, вот и не соображаешь, братец Ар! Не хочешь убеждать и не надо. Он же не проверит, добросовестно ты выполнил его приказ или нет. Это Бог читает в наших сердцах, потому что живёт в них, Князю Тьмы надо ещё суметь заглянуть туда…

Арик посмотрел на меня, просияв. Да, таким измождённым я давно не видел его.

– Эр, ты…

– Да ладно, я знаю… – засмеялся я, не собираясь слушать его благодарных восторгов. – Предлагаю вот что: отдохнёшь и возьми меня с собой в следующий раз, может, и ещё чем помогу тебе. По крайней мере, хоть послушаю ещё раз этого чудного парня…




Глава 5. Огнь и огонь


Я вернулся домой, усталый донельзя, каким не помню себя много лет, повалился прямо на двор. Уж начинало смеркаться, немного и солнце упадёт за вершины, станет совсем темно. Аяя, подбежала, испуганная и даже бледная.

– Что ты?.. что ты, Ар?..

Я обнял её, успокаивая, убирая крылья, чтобы не глядела.

– Не бойся, устал всего-то… всё хорошо.

– Идём, идём в баню и спать. Взвару только выпьешь…

Она помогла мне подняться, и побрели мы в баню.

– Я Эрика видел, – проговорил я, оглядываясь на неё, обнимавшую меня, как немощного. – Дворец у него… хоромы не хуже царских… не жалеешь?

– Жалею, конечно… опять ведь погадала, всё из дворцов лачуги какие-то бегу, – ответила Аяя даже без улыбки, но я знал, шутит. Кроме того, наш дом, хоть и не дворец, конечно, но отменный. Аяя спросила меж тем: – Счастлив он?

Она посмотрела на меня, и тут я увидел в её глазах, как она не простила себя по сию пору за Эрика, по сию пору помнит, что предала его, мужа…

Баня расслабила мне тело, взвар и душу, и я спал после так, что не помнил даже, как добрался до подушки. А, проснувшись, увидел заходящее солнце. Я сел на постели, оглядываясь, не спуская ног, Аяя только-только заходила в дом, увидела, что я сижу, улыбнулась, поставив корзину с фруктами.

– Проснулся? Вот и хорошо, а то я соскучилась совсем, улетел, вначале не говоря ни слова, а после… Вставай Ар, поснедай, сил набираться надоть.

– Иди сюда… – сказал я. Совсем не есть я хотел теперь…

– Арюшка, да ты что, и так день пропал… – засмеялась Аяя, вроде и не желая.

– То-то, что пропал, иди, – я откинул лёгкое летнее одеяло.

Если не придёт, точно не любит меня, точно жалеет, что Эрика на меня променяла… вдруг стало так страшно…

– Какой ты… – смущаясь, она потянула платье с плеч, подходя…

– Не снимай, я сам… сам… – я обнял её, приподнявшись, потянул к себе, моя, моя, тонкая, упругая и податливая, моя… душистая, пахнет лучше всех садов в мире… губы сладкие, словно ягоды, рай там, в этих губах… И… Любит! Любит меня, не думает о нём!..

…Но я думала об Эрике. И часто. Не теперь, конечно, не в эти мгновения, но… Думала, что судьба обошлась со мной жестоко, коли заставила сделать такой выбор. И в том, что ребёнка ему не родила, я тоже винила только себя, это было наше, моё и его, я не уберегла… как и сына Огня, только теперь я виновата по-настоящему… Мы с Огнем не обсуждали это, никогда он не упоминал ни о нашем не родившемся сыне, ни о сыне Эрика. Он ничего не говорил, не спрашивал, мы спрятали всё, что случилось тогда, словно просто соединились после разлуки, а Эрик между нами никогда не возникал, и мы не переступали через него…

Но это было неправильно. Эрик его брат, и он его любит, и я люблю, мы должны были расставить всё по местам. Но ни я не решалась заговорить о моём муже, коим Эр оставался по сию пору, хотя, быть может, он и решил, что я отказалась от него, да и забыл о том и, вообще, обо мне уже тысячу раз, сколь прошло времени, подумать страшно… Только на то я и рассчитывала, что он забыл. Я не забыла, но я виновна, потому и помню и стану вечно помнить, а он… думаю, должен был забыть, чтобы не болело… А время лечит, говорят.

Н-да время. Кажется, уже и Арик потерял ему счёт. Я вовсе не помнила, сколько прошло этого времени, так ладно и согласно мы жили с Огнем, так мало менялось вокруг. Только дом приходилось подновлять и перестраивать. Мы очень много путешествовали, посещали много-много удивительных мест и городов самых разных, и островов, иных континентов с людьми, что выглядели совсем иначе, не так как мы… Но и там все менялось очень медленно, да и немногое. Сменялись правители, здания, появлялись новые, рушились старые, где-то на новых местах вырастали города, а прежние исчезали. Так гибли целые государства, например, на островах в Срединном море: вчера ещё мощнейшая держава, что торгует со всеми землями и едва ли не в страхе держит всех, заваленная златом и густонаселённая, а стоит слегка встряхнуться земле, города – в руины, цари ослабли и всё идет прахом, даже народ рассеивается среди соседей, будто зерно, высыпаясь из мешка…

Происходили переселения целых народов из-за неурожаев и нашествий, громадные битвы, уничтожающие войны и нашествия меняли лица стран и континентов. Немногие страны оставались неизменными. Кеми, Индия, что лежала у подножия гор, в которых мы обосновались, да ещё огромная Срединная империя, которую сами жители прозвали Поднебесной…

В больших устойчивых странах вовсе ничего, кажется, не менялось и время стояло на месте, в странах, вроде этой самой огромной Срединной империи, где жили непохоже на нас, узкоглазые люди, и куда сложно потому было путешествовать, Огнь-то мог представиться кем угодно, а вот я слишком привлекала внимание своей непохожестью, так что туда мы летали редко и лишь на день, чтобы никто не успел начать интересоваться нами…

Так что заметить время можно было, конечно, но скоро стало казаться, что все эти города и страны, даже чужие континенты, сменяются, как картинки в новых книгах. А книги мы скупали везде, где бывали, и оставляли свои, что писали. И что рисовали, я пристрастилась рисовать карты, Арику это очень нравилось, он просил рисовать их как можно подробнее, говоря, что глазок у меня приметливый, не как его. Иногда в книжных лавках нам попадались собственные книги, это было забавно. Их называли древними те, кто ими торговал, те книги, что мы написали, кажется, вот только…

Так что, да, время текло быстро, а может быть, и медленно, только мы не чувствовали и не замечали его здесь, в наших горных чертогах. Даже ближние деревни, куда мы летали часто то за мукой, то за крупой и иными припасами, за оружием и инструментами, за молоком. Огнь мог и придумывал некоторые инструменты и приборы, но отдавал делать по своим чертежам искусным мастерам кузнецам и столярам. У этих людей появились Боги благодаря Арику, покровительствовавшие кузнечному делу и столярному, звездочётам и иным учёным. А меня, как и прежде стали прозывать Богиней Красоты и Любви, вот так и прилипло ко мне, на удивление… И это тоже словно стирало время, словно со времён моей жизни, моего появления в Кеми, до которого я ничего не помню, ничего не изменилось.

И детей не было у нас, а это совсем уничтожало время. А почему не было, опять мы боялись говорить, думаю, Огнь винил себя в том, за связь с Предводителем Зла, я же – себя, чувствуя, что во мне что-то изменилось после того, как во мне умер наш с Эриком сын…

Мы так много предавались любви, любовным ласкам, то горячим, и неудержимым, словно мы вот-вот сгорим дотла, то неспешным и нежным, как течение большой реки, не уставая, и не пресыщаясь друг другом, мы всё время делали это, и казалось, у нас должны были появиться тысячи детей за это время, но… не было ни одного. Не зря мы были не только изгнаны, но и прокляты. Страдала я? Будь не Ар рядом, страдала бы от этой бесконечной жизни, я скоро устала бы от неё и взмолилась о конце. Но не теперь, не с ним… каждый взгляд его светящихся прозрачных глаз вливал в меня силы и горячую кровь в моё сердце, каждая его улыбка превращалась в невидимые крылья за спиной, каждое прикосновение, поцелуй заставляли рождаться снова и снова радоваться тому, что я живу и могу быть всегда и всегда с ним.

Мы не расставались ни на день, и вот вчера он улетел на весь день, и вернулся такой странный. Такой утомлённый и странный, словно опустошённый…

И вот он сам, Ар, упомянул о брате. Правда странно, вскользь и в полузабытьи, но сам сказал о нём. Не говорил ни разу за все годы, хотя, я уверена, всегда, неотступно думал о нём. Но я не спрашивала ни разу. А теперь? Расспросить?.. Как хочется расспросить… расспросить, как там милый Эр, милый, преданный, так жестоко обиженный и оскорблённый мною Эрик… больно, до сих пор больно вспоминать его… Всё, что было тогда невыносимо вспоминать, потому что я предала и разрушила нечто очень хорошее и дорогое моему сердцу. Но иначе поступить я не могла, и не смогла бы снова, потому что то, что между нами с Огнем – это больше и сильнее меня.

Как же хочется расспросить… Но… не теперь, наверное… может быть, расскажет сам?..

…Утром я встал, Аяя ещё спала на разворошённой постели, я не давал ей уснуть почти всю ночь, от ревности ли или от страха, что Эрик такой настоящий, не только виденный мною изредка и издали, чтобы он не почувствовал моего взгляда, как чувствовал всегда, да, иногда я всё же летал посмотреть на него, находя безошибочно, ныне благодаря своему диавольскому чутью. Но так редко, не более десятка раз за все эти прошедшие времена.

Я вышел на двор встретить рассвет, поднимающийся над озером. Как давно мы здесь, сколь лет ещё эти горы будут неизменны? Аяя права – одно землетрясение и целые страны и народы уходят в небытие, но мы счастливо благоденствуем здесь уже очень давно. Я не хотел даже заглядывать в свои записи и знать, сколь точно прошло лет, да и не сосчитать теперь, я бросил записывать довольно давно. Я не хотел вспоминать ни о Мировасоре, ни об остальных, кто изгнал нас, мне не нужен был никто, кроме Аяи.

Но вчера… Сначала то, что захотел от меня Сатана, а Он не беспокоил меня до сих пор ни разу, и после, словно продолжение этого наваждения – явление Дамэ, не кого-нибудь, а именно Дамэ – Его создания, Его приспешника. Не странное ли совпадение? И совпадение ли? Я видел, что Дамэ, несмотря на происхождение, чист душой, но до конца не мог доверять ему и забыть о том, Кем он создан, тем паче что теперь и во мне есть Его частица, и это пугало меня… Но именно появление Дамэ подтолкнуло меня на то, чтобы увидеться, наконец, с братом по-настоящему.

И теперь… мне казалось теперь, что вчерашний день положил конец всему этому нашему с Аяей уединённому райскому существованию, как те самые землетрясения или извержения вулканов, что оканчивают истории целых стран… Что там ждёт нас впереди, меня ничто не может испугать, кроме одного – потерять её.

Поднялось солнце, вода в озере приобрела темно-красный цвет, словно оно наполнилось кровью, и такое я видел впервые здесь, и это тоже показалось мне пугающим знамением. Аяя тоже вышла на крыльцо.

– Сыро, Ар, а ты совсем телешом, простынешь, – сказала она, успела платье надеть, косу доплетает, сейчас кончик оставит, и он будет медленно расплетаться, завившись крупными трубками…

– Не выспалась, поди? – сказал я, подойдя. Она набросила мне на плечи свой большой платок, укрывая, он тёплый от неё.

– Ничего, – Аяя улыбнулась. – Ты-то выспался теперь?.. Лохматый… – пригладила мои взлохмаченные бурной ночью космы.

– Так я обратно вернулся бы в постель… жаль, ты ужо не токмо встала, но даже одеться успела, нарочно, небось, чтобы я не утянул тебя снова… – я обнял её, притягивая к себе под ягодицы. Она засмеялась, шутя отстраняясь.

Мы вернулись в дом, на крыльце и действительно слишком свежо, да и поесть, верно, надо… Аяя накрыла бранкой стол, ладки вчерашние сладкие, молоко, мёд…

– Расскажешь, может, где был вчера? – спросила Аяя.

Я задумался. Я сразу не хотел говорить о том Аяе, не хотел все эти годы напоминать ей, почему мы стали изгнанниками, чего она так боялась во мне. А ещё я не хотел, чтобы она сказала мне: «Скажи Ему, что ты свободен от Него, Он сам освободил тебя…». Я не хотел, потому что намеревался придержать эту возможность бунта наперёд, если мне придётся воспротивиться чему-то посерьёзнее, того, что Он предложил мне ныне – всего лишь смутить ничего не значащей болтовнёй человека, которого, очевидно, ничем было не смутить. Мне самому было любопытно и поговорить с ним и послушать его, но Аяя может усмотреть в этом диавольский соблазн и, конечно, будет права… А потому я сказал:

– Я виделся с Эриком.

Она вспыхнула от этих слов. И мне стало не по себе, может быть лучше, безопаснее, было бы рассказать то, иное, настоящее, что я хотел скрыть?.. Но теперь слово назад не вернёшь.

– И… как он? – спросила Аяя. – Ты вчера так и… не сказал.

– Ты скучаешь по нему? – всё, я загорелся, запылал лоб, грудь…

– Скучаю, что ж… Ты сам скучаешь, ведь и раньше видел его? мне не рассказывал токмо, – сказала она, опустив ресницы.

– Видел, да. И тебе не говорил, чтобы не видеть, как ты зардеешься от одного его имени! Да только он и не помнит тебя, Яй, у него ныне две жены, одна краше другой, юные красавицы-персиянки…

Аяя коротко взглянула на меня и поднялась из-за стола, убирая посуду со стола.

– Две – это плохо, – как-то грустно покивала она. – Это значит, ни одну толком не любит. Мечется, стало быть… – сказала она тихонько, собирая плошки, накрывая полотенцами. Я повёл рукой, и убрал всё разом, буду ещё суету эту терпеть… Аяя лишь взглянула, словно досадуя, что не дал ей возиться.

– «Мечется», как бы ни так! – сказал я, чувствуя, как невольно зло оскалился. – И не думает! Сытый, жирный, как котяра на сметане! И не вспоминает тебя!

Она глянула на меня на миг и сказала:

– Так и слава Богу… – ещё тише, почти беззвучно. – Хорошо, что не помнит зла.

Она не посмотрела на меня, произнося эти слова, и меня это вывело из себя. И потому что я лгал, и потому что ей не был безразличен Эрик. Эрик, мерзавец, который когда-то выкрал её из моего дома! А она не помнит, никакого зла не помнит от него, а вот как любила его, и как было хорошо с ним, помнит… может, и ласки его…

– Да ты что, Ар? Ополоумел?! – изумилась она, отшатнувшись от меня.

Да, в нашей новой жизни не было ни капли ревности. И вот она вернулась, она снова подняла во мне свою зелёную змеиную голову…

– Ты ещё любишь его?

– Люблю и что? И не ещё, а просто… То любовь совсем другая, Ар.

– Какая другая?! Что ты мне… голову морочишь! Он твой муж! – вскричал я, беснуясь.

– А ты кто тогда, дурак?! – закричала и Аяя тоже.

– Я кто?! А я – дурак! Дурак и есть! Олух чёртов!

– Тьфу! – разозлившись, Аяя кинулась к двери. – Надо же, взбесился на пустом месте, знала бы…

Она хлопнула дверью, а дверь-то рассохлась, поменять пора… подумалось мне, когда я снова опустился на лавку в пустой горнице. Не могу, не могу даже думать о том, что они женаты. Они до сих пор женаты… И навечно это, как разомкнуть брак предвечных? Обычных людей Смерть разводит, что разведёт их? Именно потому меня так и злило это обстоятельство, что с ним ничего нельзя было поделать…

Я вышел из дому, Аяи не было на дворе, куда и унесло?.. посмотрел вниз, на озеро, выкупаться, может быть? Может, схлынет дурная злость?..

Я так и сделал, я долго нырял и плавал, всё время оглядываясь на дом и сад, надеясь различить среди стволов или на дворе её фигурку в синем платье. Я долго плавал, устал и соскучился, выбрался на берег, обсыхая. Напиться бы немедля вусмерть, как делал и забыл уже когда. Так и вина у нас нет, ни зелёного, никакого, мы не делали, потому что виноград не рос у нас здесь, а внизу в деревнях и городах, люди тоже не были привычны к питию, больше увлекались какими-то иными дурманами, у которых у меня получалось только глубокое и тяжкое забытьё и никакого удовольствия, иное дело – опьянение, пусть и ненадолго, но веселит, отпускает всякую тревогу и назолу, всякий непокой… после, правда, ещё хуже становится, но пока действует… Совсем я забыл о пьянстве, однако, надо же…

Но её всё не было. Вот куда подевалась? А что если полетела на него поглядеть, на Эрика?..

Да как? Далеко и не знает она, где он…

А если знает?!.. Если знает? Вот я чувствую его и она так же?..

И что, все эти годы не летала, а теперь полетела?

А может, все годы и летала?..

Да неужели я не почуял бы?

Что ты почуять можешь?! Ничего и не чуял, а она, может из жалости одной с тобой, с изгнанником, а теперь…

Какая жалость?! Калека, что ли, я?

Так похуже калеки – проклятый изгнанник! И она знает, что всё бросил ради неё. Всё ради неё… Потому и жалеет. А любит его!..

Почти весь день я прождал её, не в силах думать ни о чём, ни о том, что затевает Князь Тьмы с моей помощью, ни о том, что сговорился с Эриком замыслу тёмному помешать, ни о том, что надо бы всё же заявить Ему о том, что я свободен, и пусть даже не думает больше препятствовать мне в моей жизни, хоть в чём-нибудь, я не мог думать ни о чём, кроме этого спора внутри меня, что становился всё безумнее и глупее.

Стало смеркаться, я знаю, что в этих горах с ней ничего не случиться, даже, если она вдруг окажется ранена, пришлёт вестника, сообщит, такое уж бывало, и ногу подворачивала, случалось, один раз упала и вывихнула плечо, но мы редко бродили здесь отдельно друг от друга, мы почти не расстаёмся. И вот…

Всё-таки полетела к нему… к нему… Конечно, он муж, он «мечется», бедняга… Он муж, а кто я?.. Ведь могла не поверить, что он не думает о ней. Я сам в это не верю, боле того, знаю, что это не так, даже если бы он не сказал, даже если бы не спросил о ней, я знал бы, что он не может не думать о ней. Она в нём, как и во мне живёт в самом сердце, и никуда не денешь её, болит и саднит там, жжет, но греет и светит как ничто более, когда уверен, что любит. Так как же она поверит в те слова?..

…Конечно, я не летала к Эрику, не думала даже. Что сказать ему, стыд один и только… Прощения просить? Только если.

Нет-нет, я летала в ближние деревни, сей день там свадьбы, а меня давно стали почитать там как Богиню, покровительствующую влюблённым, вот и благословлю их на счастливую согласную жизнь. А Арик пущай остынет немного, в ум войдёт, надо же какая ерунда в голове заварилась у него, и с чего? Потому и молчим мы об Эрике. Он ревнует, не говорит, но не простил до сих пор… надо, наверное, поговорить, чтобы отпустил и не думал боле, да как говорить, ежли у него аж глаза белеют от ярости?..

Весь день я провела, перелетая из одной деревни в другую, осыпаемая цветами, прославляемая песнопениями, и новобрачные теперь буду считать свои союзы освящёнными мною, а значит счастливыми. Так что, хоть кому-то и даже, пожалуй, многим я принесла сей день счастья и радости.

Я вернулась домой уже, когда солнце закатилось за вершины гор, темнеет тут быстро и внезапно, не так как на равнинах. Может быть, Арик спит уже, а поутру все покажется дурным сном и забудется. По крайней мере, я больше говорить о том не стану. Мочно было бы втроём увидеться, и объясниться, но разве такое возможно?..

Стараясь не шуметь, я опустилась на дворе, огляделась, овцы да козы по своими местам, куры – тож, кококнули приветственно, когда заглянула к ним. Я тихонечко взошла на крыльцо, ступая неслышно, открыла дверь, в горнице темновато, но лампа на столе горит, ел хоть чего? Уха была в печи, хлеб есть и молоко, правда уж скисло, поди… если только со злости есть не стал…

Обернулась, на кровати нет, что же он, отдельно, на печи лёг?.. ну да ладно, лишь бы к утру остыл, не дурил больше…

– Что озираешься? Где ты была?

От неожиданности я едва не подскочила, обернулась, он сидел на лавке у двери, потому и не видела его, что за моей спиной оказался.

– Ты чего… чего не спишь-то? – выдохнула я, чувствуя, как заколотилось сердце, будто и правда я виновата в чём-то, будто поймали меня.

– Ты где была, Аяя? Где была весь день?

– Ар…

– У него? К нему летала? Самолёт взяла, небось, обычным манером не поспеть…

– В деревнях я была внизу, на свадьбах… Ты… Что городишь-то? Совсем ума лишился тут? Кто в уши тебе шепчет? Что за червь завёлся в твоей дурацкой башке?

– В дурацкой?! – побелел он. – То-то, что в дурацкой, точно так! Дамэ тут застал, едва из дому отлучился! Давно мне рога-то растишь? Уж, небось, до самого неба!

– Я полагала, одумался ты за день, а ты совсем в дурь попёр! Что обираешь?! Я Дамэ едва вспомнила, как увидала…

– Может и так, но он тебе весточку от любимого муженька привёз, скажешь, нет?!

– Ещё одно такое слово скажешь, щас улечу и не вернусь боле! – вскричала я.

Вскричала, да, но куда мне лететь? Иного дома окромя этого у меня нет… На Байкале по сию пору люди по снегу катаются, мы летали туда с ним и не раз, ледники начали отступать, но пока одной да без дома, мне там не выжить. А куда ещё? В Кемет? Али в Вавилон, что стал для меня злым городом? Все прочие города чужие мне. Нигде мне места нету, кроме как здесь, но в это мгновение я о том не думала, и полетела бы точно, если бы…

Если бы не Огнь ринулся ко мне со словами:

– Ах так? Улетишь?.. Да кто отпустит тебя?! – и схватил ручищами своими, сгрёб, толкая всем телом, весь напряжённый, твёрдый, как стальной щит, даже волосы тяжелой волной ударили в моё лицо, коснулись плеча, словно они из тугой жести…

Он никогда не был груб со мной, никогда прежде, и теперь не был, но бешеный напор и решительность, то, как вмиг сорвал платье с плеч, разрывая и цветочные венки, что надели на меня счастливые молодожёны, разноцветные лепестки полетели во все стороны, а он рывком повернул меня спиной к себе, бросая на стол, что был перед нами, ещё какие-то мгновения борьбы, и злой и оттого слишком огромный и горящий уд воткнулся в меня, и если бы пыл этой перебранки и борьбы не возбудил во мне той же мгновенной страсти, причинил бы мне много боли и разрушений, разрывая мою плоть…

…И я закричала, но не от боли, нет, от настигшего меня тут же внезапного и вожделенного экстаза, чуть раньше, чем его, на какой-нибудь миг, каких-нибудь один или два толчка… и его крик и стон потонули в моём, он прижал лоб, а потом и лицо ко мне, и волосы его спустились на мои плечи, на моё лицо, уже мягкие, тёплые… Он зарылся лицом в мой затылок, прижимая меня к себе.

– Прости… п-прости меня…. – пошептал он, весь дрожа. – Я… Больно… больно… сделал тебе?..

– Нет…нет-нет…

Я подняла руку, прижимая его голову к своей, его лицо ближе к своему, развернулась к нему, прячущему лицо, смущённому и красному.

– Нет…

– Я люблю тебя… люблю тебя… так, что… слепну… Так… так страшно, что ты… разлюбишь меня…

– Да ты что… ты что?.. – вдруг заплакала я, разом слабея от всего происходящего. Стало мучительно стыдно и за себя, и за то, что так любит меня, что теряет самого себя.

– Ты что… ты что?.. Яй… Боги… прости меня, я… ох, не плачь, – забормотал он, растерянно обнимая меня. – Ну не плачь! – сам, чуть не плача, сказал он, теряясь окончательно.

Я обняла его, безудержно плача, может быть, и потому что он всё же не зря ругался и сходил с ума от ревности. А что если и, правда, не напрасно он сердился? Если я виновата, не понимаю, но он знает? Мне стало страшно вдруг, что во мне есть такое, чего я не замечаю, или не хочу признавать, а Арик видит и страдает. Что-то намного хуже и темнее того, что подмешалось к нему.

– Это ты… ты прости меня… прости, что я… что вышла за Эрика… но тогда мы думали… так было нужно для всех, для… стражи, соседей… всех… только чтобы не пришли камнями нас бить…

– Не надо, Яй, не объясняй ничего, я виноват, что… прости меня, я во всём виноват во всех твоих несчастьях, – пробормотал он, сам едва не плача…

– Не говори так… ты… ты такое счастье для меня! Ты… я так тебя люблю!

– Правда? Правда? – он отнял моё лицо, держа за затылок, заглядывая в глаза. – И не разлюбишь?.. Только не переставай любить меня, я без твоей любви умру… сразу умру, хоть и бессмертный… учти… не бросай меня…

– Да ты что…

Далее ничего интересного или такого, что не известно всем, кто ссорился и мирился, не происходило…

…Словом, мы опять вернулись в свой рай, и хорошо, что Аяя не помнила прежних времён, в которых я устраивал ей ревнивые нахлобучки куда чаще и безобразнее, чем ныне, и всё по тому же поводу, потому что у неё и тогда был муж… И почему я не женился на ней, почему опасался, что привлеку Смерть этим? Всё равно всё раскрылось, но обернулось только ещё хуже. Надо было жениться, семь бед – один ответ, теперь же… кого винить?.. Как глупо я трусил… думал, защищаю её, а вышло, что самого себя, боялся утратить полученное величие, беспредельную власть. Правда… всё правда. Вот и получил, за всё надо платить. Я думал, я расплатился, нет. С Тьмой – так, плата высока и долг бесконечен. К моим пережитым страданиям добавить ревность… неужто я не воспротивлюсь?

Следующее утро и ещё много последовавших, были совсем уже мирными и ещё более счастливыми, чем всегда, потому что после примирения любовь всегда мягче и ласковее и при этом ярче и чище, словно листва после дождя. Но у меня оставался мой долг, всё ещё висящий камнем на моей шее…

– Яй…. – проворил я, когда мы почти покончили с утренней трапезой. – Мне надобно отлучиться сей день.

– Отлучиться? Без меня?

Я посмотрел на неё. С ней это было бы… почему я опять струсил признаться, что Диавол вовлекает меня в свою игру? Взять её, как Эрика, чтобы послушала того, кого я должен соблазнить… Вот ею самой соблазнить куда проще, чем какими-то речами. Разве смутишь убеждённого, и паче чистого человека, что ни говори. А вот этим голосом, лицом, этими глазами смутишь, кого угодно и на что хочешь сподвигнешь…

Я вздрогнул и замер, чувствуя, как холод заполз внутрь меня, оборачиваясь тугим узлом вокруг моего сердца. Уж не этого ли и добивается Враг Человеческий? Через меня и её завлечь? Ведь всегда именно этого хотел. Меня теперь использует, как садок, чтобы поймать её…

– Нет, Яй, сей день без тебя, мне нужно кое в чём разобраться.

– И не скажешь, в чём? – удивилась она.

Действительно, это было не только странно, но и подозрительно. Мы ничего не скрывали друг от друга, а тут я… недоговариваю. Нет, лгать нельзя, она почувствует и перестанет верить. И так я нечист…

– Скажу… Диавол мне… испытание придумал. Мне ли, или другому ловушку строит. Но мне надо понять…

– Ты думаешь то небольшой грех, потому не сказал ему сразу, чтобы оставил тебя? – нахмурилась Аяя. – Чего ты боишься, Огнь? Его мести? Думаешь, озлится и что-то сделает с нами? Так Он бессилен нас тронуть, если мы не принимаем Его.

– Я же принял… – я опустил голову.

Она вздохнула, садясь напротив. Мы только что закончили утреннюю трапезу, ещё и плошки не убрали.

– Возьми меня с собой, я помогу тебе, – сказала Аяя, с тревогой глядя на меня. – Я помогу понять и разобраться.

Я посмотрел на неё:

– Это так, ты помогла бы, да… Но Он того и хочет, чтобы я взял тебя с собой. Он и затеял всё это, чтобы ты… Тобою завладеть через грех того, кого я призван соблазнить. Я не соблазню, что бы ни говорил, что бы ни делал, а вот ты… ради тебя… нет никого из сущих, кто ради тебя не польстился на что угодно. Но… даже, если случится небывалое и немыслимое, и он устоит, ты уже не будешь, как теперь, чиста и свободна, понимаешь? Получится, участвуешь в Его, Диавольском замысле, стало быть, отдаёшься Ему… Словом, Яй, останься дома от греха. Я ниже не упаду, и… хорошо, что понял я, в чём замысел Его хитроумный. А юношу того обычным ничем не возьмёшь, нашими речами точно – нет…

Аяя поняла меня и не стала спорить. Смотрела только на недолгие сборы и, когда я уже готов был выйти за порог, спросила:

– Ты сказал, «нашими» речами. Ты не один летишь?

Я посмотрел на неё.

– Яй, я расскажу тебе после, как было всё.

У Аяи потемнел взгляд.

– Того, второго, в беду не ввергни, не то получится, меня оберёг, а его – нет, – негромко сказала Аяя, глядя на меня, и я не стал думать, она предупреждает ради меня самого или догадывается, что этот второй – Эрик и беспокоится за него.

– Нет, того Он не возьмёт. Он ему без надобности… Ты не волнуйся, без тебя беды не будет.

С теми словами я и улетел, едва переступив порог дома.




Глава 6. Чистота и пустыня


На сей раз Арик явился на рассвете, когда по саду ещё тянется прохладный туман, листья и травинки покачиваются, умытые и отягощённые росой, утренние цветы только начинают открывать глазки, а птички поют рассвету славу. Без стеснения вошёл в мою почивальню и разбудил меня, тронув за плечо, я не вздрогнул, но проснулся тут же от его прикосновения.

– Ну ты… – прошептал я, обернувшись на подушки рядом с собой, где безмятежно открыв нежный ротик, спала одна из моих жён.

– Вставай, не галди, – сказал Ар, отходя к окнам, чтобы не разглядывать мою наготу. – Облачился, что ль?

Мы вышли в соседний зал.

– Что в такую рань принесло тебя? – спросил я, чувствуя, до чего не выспался, даже виски ломит.

– Где же рань? Добрые люди давно на ногах, – усмехнулся Арик.

– Так то добрые… – сказал я, и жадно приложился губами к кубку с водой, что за жажда, вроде ничего такого не ел накануне… ах, нет, ели мы куропаток запеченных, вот и…

– Ладно-ладно, не бубни, чего там такого потерял, подумаешь, не присунул с утра жёнке, успеешь ещё, поди, состарится нескоро, – сказал Арик, глядя, как вода капает мне на грудь.

– Сейчас лететь хочешь? Может, подкрепились бы? – сказал я, почесывая на груди, где кожу щекотали капли, рубашку застегнуть надоть, да пуговок много…

– Тебя вытошнит опять, после подкрепимся. Идём…

Мы пошли в сад, как и в прошлый раз.

– Что делать-то станем, надумал?

– Нет, – сказал Ар. – Посмотрим на него, может, ты придумаешь чего…

– Придумать, как соблазнить, не соблазняя? – усмехнулся Эрик.

– Ты всегда понимал меня.

– Как ты узнаешь, где он?

– Сатана пометил его для меня.

– То есть ты всегда знаешь, где он?

– Да, теперь он в пустыне в посту и смирении.

– Отличное средство для просветления дум и укрепления сердца. И что ты там думаешь сделать? Да ещё вместе со мной?

– Явимся оба и посмотрим…

Всё повторилось, как и в прошлый раз: всполох звенящих Ариковых крыльев, его объятия крепкие и мгновенные, миг оторванности от всего и вот мы приземлились уже… только, что меня не рвало больше.

– Слушай, надо было взять хоть вина с собой… – проговорил я, опираясь на его плечо, потому что голова всё же кружилась ужасно, и я снова почувствовал жажду.

– Ш-ш-ш! Да не сокоти! – хмурясь, отмахнулся Арик и, кивнув вперёд, где в шагах тридцати сидел он, тот самый, давешний юноша в сером плаще теперь, поверх хитона, который изрядно запылился и даже порвался по подолу. И исхудал он ещё, и был-то не красавец, теперь вовсе – нищий бродяга, только что репьёв в тонкую бороду не нацеплял.

– Явится куда, его стража, как бродягу-проходимца в темницу и кинет… – прошептал я Арику на ухо.

Меж тем юноша услышал нас и обернулся. Увидев нас двоих, меня в белом длинном хитоне, что приняты у персов, и Арика – в тёмных одеждах, хорошо хоть крылья свои убрал…

– Кто вы? Вы… – он поднялся, бледнея от страха.

– Не бойся нас, мы зла не причиним, хотя Злом посланы к тебе.

– Я не боюсь, – просто сказал он, снова садясь на камень, осыпающийся песчаник, что служил ему сиденьем. Оказалось, перед ним был разложен костёр, огонь же был почти не виден при солнце. – Я знаю, Кем вы посланы оба.

– Откуда ты знаешь? Видал Его?

– Нет, но догадаться несложно: темный и светлый ангелы… Но я вас не боюсь, и Его не боюсь.

– Так и надо.

– Ты замёрз разве? – спросил я, подойдя ближе и увидев огонь.

– Да, ночью холодно, озяб. Да и от голода тож, тепла в теле немного, – бледно улыбнулся он.

– А с чего ты решил голодом морить себя? – спросил Арик, разглядывая его.

– Я вовсе не уморен, но так-то думы светлее, налегке, – сказал юноша, чуть улыбнувшись, не рассчитывая, что мы поймём.

– И что там, в энтих светлых думах твоих? – спросил я, садясь тоже на камень у костра, хотя я сам холода не чувствовал.

– В думах-то?.. Да вот, размышлял, как всех сделать счастливыми… не то ли высшее благо?

– Наивны и глупы твои мысли, юный муж. И заносишься не по силам высоко. Смоги сделать счастливым хотя бы одного, уже будет много. Подумай, если то же сделает каждый? Земля засияет счастьем и благоденствием ярче, чем теперь светит солнце, – сказал Арик, тоже усаживаясь напротив. И я знаю, он-то как раз ведает, о чём говорит, это труднее всего – сделать счастливым того, кто рядом, кто всех дороже и от кого зависит твоё собственное счастье…

Юноша посмотрел на нас.

– Вы так прекрасны собою, почему вы служите Ему?

– Мы Ему не служим, ты ошибаешься.

– Почему же считаете меня глупцом? Вы два брата, как две стороны монеты, похожи и во всем отличны, близнецы, должно быть.

– Проглядливый, а? – усмехнулся я, посмотрев на Арика.

– И больше скажу, вы обожаете друг друга и ненавидите порой ещё больше. От близости и сходства и любовь и ненависть. Вот и ко мне потому пришли вместе. В чём хотите уязвить меня? Чем соблазнить? Али пирогов и молока сладкого принесли?

– Знали бы, что то соблазн для тебя, принесли бы с собой! – засмеялся я.

– Ты соблазна и не видел, – сказал Арик без улыбки.

– Это вы про женщин? – усмехнулся юноша. – Видел и пробовал даже, ничего такого, что было ценнее и слаще того же молока, нету в том. А кто считает иначе, лишь сластолюбец и чревоугодник. Для чего откармливать плоть? Для чего во всём угождать ей, бренной и никчемной, ежли это туманит и ум и душа переполняется тупой леностью?

– Угождать желаниям тела, по-твоему, это не угодно Богу, что создал тебя во плоти? Во плоти по Своему подобию? По Своему!

Юноша усмехнулся:

– Ты и сам думаешь так, как я, и не угождаешь, а живёшь духом куда больше. Потому тебе и легко понять меня, – ответил он Арику. – А вот брат твой не любит аскезы, хотя и осознаёт пагубу, что обитает в сластях и вине.

– Я и сам не люблю аскезы, потому что предавался ей и не раз. Ничего в нищете и ограничениях доброго нет, как в обжорстве и распутстве, так и в умерщвлении плотских желании. То гордыня и более ничего. А что худший грех, слабость или гордыня, ты скажи мне, просветлённый юноша?

– Так, по-твоему, демон, я – гордец? – вспыхнул юноша.

– Хуже, ты сама Гордыня. Бо-альшой грех, он неё много горя. И я не демон, – сказал Арик, хмурясь.

– Не демон… – проговорил юноша, будто догадываясь, хотя ошибался. – Ты сам – Он во плоти. С двойным лицом, Свет и Тьма…

– Нет, я не Он. И не демон, я человек.

– Человек… быть может, но… не простой, – прошелестел юноша, вглядываясь в Арика и будто пытаясь понять, кто же перед ним.

– Не простой. Я царевич, и предвечный, не знающий увядания и смерти. Но и я гордец потому, потому мне и ведом этот грех и тебя я узнаю по нему. Ты – гордец, чувствуя в себе силы ума и души. Но ты ещё глупец и невежда, ежли полагаешь, что можешь учить других, не ведая сам. Ты полюби всем сердцем, и потеряй любовь, возжелай по-настоящему, испей настоящей сласти, а после уже и иди отрекаться, только понимай, ради чего ты это делаешь, и что движет тобой. И ежли не гордыня, то что? Себе ли и прочим доказать, что ты чище и выше прочих, что только ты и есть сын Божий, а прочие скоты, способные лишь совокупляться среди нечистот, ими же и произведённых. Себе и всем прочим, чтобы видели мудрость и святость твою и в себе замечали лишь скверну. Что ты хочешь открыть им?

– Что… надо раскаяться в грехах, тогда на сердце произойдёт просветление, – моргнув большими серо-голубыми глазами, сказал юноша.

– Какой же в тебе самом? – спросил я. – Ежли ты греха не знаешь, ежли чист и не замутнён, как избавишь от него прочих? Откуда тебе знать, что значит, осознать горечь греха и раскаяться? Если ты не чувствовал соблазна, не подвергался ему? Откуда тебе познать глубины раскаяния?

Арик посмотрел на меня, словно увидел что-то новое. Да, Ар, ты не знаешь, что это такое казнить себя за свершённое преступление. Самому себя, а не когда тебе казнят другие. Что могут остальные? Пытать тебя огнём и железом, убить, подумаешь… А что сможешь ты сам с собою сделать? Годами, десятилетиями и даже столетиями изо дня в день выматывать свою душу невозможностью простить себя… ни исправить, ни простить. И грешить ещё и страшнее больше после…

– Ты хочешь сказать, чтобы облагодетельствовать всех прочих, надо вначале облагодетельствовать себя? Но я и так облечён благодатью. Уже тем, что лишён желаний и страстей, – проговорил юноша.

– Чем же ты гордишься? – усмехнулся Арик, качая головой. – Вкуси жизни и тогда ты поймёшь, как она сладка, как дорога и как краток миг, что отпущен каждому.

– Краток? Но ведь ты сам живёшь вечно, разве же тебе не надоело? Разве ты не пресытился? – снова воспротивился юноша.

Арик улыбнулся:

– Нет, – и качнул блестящими на солнце волосами, отрастил целый поток, словно краше прежних… – Я пресытился было, пока был таким как ты, лишённым страстей и желаний. Но едва осознал, что жизнь может уместиться в один миг, яркий и горячий, как искра и сжигающий всё прежнее, неживое в тебе, вот тогда только и ожил. Оживи и ты вначале, прежде чем призывать к аскезе. Легко не поддаваться соблазну, ежли соблазна нет. Кто не пробовал сочной смоквы, не испытает спазма в животе при виде её, кто не видел света, не узнает его, не отличит солнца от лучины, кто не чувствовал любви, не отличит её от похоти. Познай вначале жизнь, познай счастье, тогда тебе будет легче понять, как это сложно не грешить, что это есть настоящий духовный подвиг… и способен ли ты на такую жертву. И во имя чего, это ещё важнее, понимать, для чего ты жертвуешь. Пока твои устремления – суть грех, а не просветление.

– Ты сам грех!.. Он на твоём языке, как яд! – воскликнул юноша, отшатнувшись.

– Возможно! – вскричал и я, поднимаясь, возмущённый его слепотой и нахальством. – Но только он ради любви отдал себя Смерти на вечное растерзание, только ради одной капли той любви, какой ты никогда не ведал! На что пойдёшь ты? На что ты способен, ежли ты ничего не видел и не знаешь. Если твоя кожа не чувствовала плетей, а душа терзаний раскаяния?..

Юноша тоже встал, бледный и дрожащий.

– Уйдите! Уйдите! – воскликнул он, хватаясь за голову. – Вы столько сомнений влили меня, вы ядом заполнили мою душу! До сих пор я был светел.

– Ты был пуст, а не светел! – воскликнул Арик, тоже поднявшись. – Теперь в тебе хотя бы станут бродить мысли. Быть может, перебродят в доброе вино мудрости. А в пустоте не родится ничто. Впусти в свою душу настоящий Свет и не думай, что ежли ты умён и проглядлив, ты уже над всеми, ты уже избранник и пророк. Это не так. Ты только можешь стать им, потому что привычен к размышлениям.

– Возьми в сердце любви, она зажжёт свет, тогда он будет светить другим из тебя! – добавил я. – Иначе останешься, как эта пустыня бесплоден и мёртв.

Юноша задрожал, готовый заплакать:

– Кто вы?! Кто вы, что полностью перемешали меня?

– Выходи из пустыни, иди к людям, смотри в их души, не возносись умом, а дари его прочим, вбирай в себя мудрости, доброты, это путь Света. А не высокомерное отшельничество. Коли познаешь это, сможешь и добро источать своим сердцем, а не обличения греха. Быть может, тогда что-то хорошее принесёшь в мир…

Я кивнул Арику, пора бы и уходить. Пусть этот юноша останется подумать, иначе бесплодными мудрствованиями уведёт за собой неокрепшие души в пустоту, пожалуй, к тому же Прародителю Зла и сам свалится туда же…

Не знаю, как и с чем остался наш собеседник возле своего погасшего костра, а мы с Ариком снова были в моём саду. И здесь благоухал влажной жарой, угасающий день, журчали ручьи и фонтаны, уже по-вечернему тенькали и заливались птицы, покрикивали павлины, и бабочки перелетали с цветка на цветок…

Я умылся из ручья, чтобы отогнать слабость, которую вызывали во мне эти перемещения, и посмотрел на Арика, что, мрачно глядя перед собой, сидел на скамье.

– Что нахохлился-то, Ар? – спросил я.

– Да что… выходит так, что мы выполнили поручение Диавола и с лихвой, – сказал он.

– Если не хотел, зачем согласился? Али боишься не подчиниться? Как боялся Смерти?

Он пожал плечами, вставая.

– Зачем… сам не знаю, из любопытства, должно. Не могу понять, чем заинтересовал Его этот юноша. Да и, Эр, – он посмотрел на меня будто с надеждой. – Какой грех мы совершили, что поговорили с ним? Не для того ли в нём ума, чтобы суметь наши слова в себе переварить и обратить в добро? И так ли прав был Тот, кто думал мною соблазнить его? Что его соблазнять он чистый и пустой. Любить всех легко – это как никого, никто не почувствует ни любви ни остуды…

– Можешь успокаивать себя этим, – усмехнулся я. – Аяю бы взял с собой, вот и был бы настоящий соблазн сопляку. А то… знал он женщин, как же, прям смешно!

– Потому и не взял, – глухо проговорил Арик, не глядя на меня.

– Его орудием делать не хотел… – сообразил я и сел возле него на скамью. – А я-то думал из-за меня.

– Тебе и сей день кажется, что он похож на кого-то? На кого-то хорошо знакомого, Эр? – спросил Арик, пропустив моё замечание.

– Да… и даже вроде на кого-то едва ли не близкого, не могу понять, не могу вспомнить, словно что-то застит мне взор, – согласился я.

Верно, я всё время чувствовал это и не мог объяснить себе и даже обрисовать ясно, кого напоминает мне этот еврейский юноша.

Арик посмотрел на меня:

– Угости, наконец, чем, а то цельный день угрохали на службу Сатане, а чреву угодить ни разу не пришлось.

– Дак идём! Время как раз к вечере, сейчас и Рыба с Дамэ прибыли, надо думать, и Агори сей день обещался, – оживился я. – А ты обещал мне кое-что, не помнишь?

– Пообещал?

– Ну да, за то, что я полечу с тобой.

– И чего же ты хочешь? – спросил Ар.

Я набрал воздуха в грудь и сказал:

– Не притворяйся, – рассердился я. – Почто заставляешь повторять? Унизить меня хочешь, будто милостыню прошу. Я просил увидеть её. Увидеть Аяю. И ты согласился. Возьми меня к себе, увидеть её…

Арик долго смотрел на меня и спросил, вовсе вроде не имеющее отношения к моим словам:

– А что это все в гости к тебе подаются сей день? Али праздновать чего намерен?

Я покачал головой, сокрушаясь:

– Так праздник днесь! Летний Солнцеворот, Ар! Ты и вправду совсем времён не наблюдаешь.

…Эрик совершено прав. И сегодняшний разговор с тем юношей подтвердил это. Я не остался на вечерю, как узнал, что ожидаются ещё гости, не готов я сегодня видеть всех прочих после всего, после стольких времён, протекших мимо, а пуще потому, что душа моя была полна смятения, я не был уверен, что говорил с юнцом так, как надо было, как правильно, так, чтобы он и вправду к Свету двинулся, а не заблуждался во Тьме своих ложных прозрений.

Так что я улетел тут же восвояси, тем паче праздник. Приземлился в соседней долине, где была наша пасека, здесь и луга, сплошь в цветах, так что набрал я целую охапку моей милой Аяе, порадую её сердечко…



…Я не знала и не ведала, что Арик с братом взяли на себя такое сложное дело, и не узнала бы, возможно, но ко мне явился как раз Тот, кто принял Ария в свой сонм, али, как Он выразился, сыном своим. О, да. Едва Арик слетел со двора Он и явился. Прекрасный, в белых одеждах, с улыбкой на больших полных губах, сверкая глазами, Он проговорил, оказавшись вдруг посреди горницы.

– Здравствуй во веки веков, Аяя.

Я не испугалась, узнала Его тут же, потому что тот сон, где Он говорил с Арием, я помню до мельчайших подробностей. Смерть не имела ни плоти, никакого естества, Её вовсе будто нет, но Она есть, потому голос Её слышен и хлад нельзя не почувствовать… А вот Он, плоть имеет самую что ни есть привлекательную…

– Тебе здравия не желаю, полагаю, ты нездоровия не ведал, – сказала я.

Он засмеялся, вальяжно садясь на лавку к столу.

– Верно говоришь, знаю, не глупа ты. Моего здоровья на весь мир хватит, вот и с тобой делюсь, не даю сестрице моей отбирать его у тебя, как ей желается, то и дело подкараулить норовит и хворь какую злую наслать. А я ограждаю.

– Благодарности слов не услышишь Ты от меня, – сказала я. – Думается, не для меня, а для своих целей Ты делаешь то, что говоришь.

– Для своих, разумеется, для Ария, названного сына моего, чтобы его сердце не страдало.

Я лишь пожала плечом, за Арика я тоже благодарить Его не стану. Он кивнул:

– Так может, и угостишь чем?

– Угощу, коли человеческой простой пищей не побрезгуешь. Изысков у нас тут нет, даже вина не держим, – сказала я, доставая на стол и ладки, и леваши, и мёд, и сливки. Только убрала всё…

– Отчего же вина нет? Под запретом? Пьянства Ария боишься?

Я посмотрела на него, улыбается самодовольно, вот если бы не эта противная усмешка, так всем хорош был бы, хоть влюбись: строен и высок, лицо светлое, союзные черты, большие глаза, волосы русыми волнами. Вот только глаза… да, косят немного, чуть расходясь и цвет… верно, один серый, дугой – зелёный.

– Ничего я о том не знаю, никогда пьяным его не видела, – сказала я, наливая мёда в серебряную чашу. Пища у нас была простой, верно, но посуду Арик и я любили красивую, дорогую, покупали в разных частях света и привозили сюда.

– Видела, Аяя, и страдала от того. Много у Ария пороков, и пьянство один из них. Может, и не главный, но большой и весьма гадкий.

– Тебе пороки во всех виднее, ясно. Ты отец пороков.

– Я Арию твоему отец.

– Арий – сын царя, а Ты всего лишь Князь, хотя и целого мира, конечно, – осердясь, ответила я.

Но Он, как ни странно не обиделся, рассмеялся опять:

– Дерзка ты, девчонка! Но мне нравится и это! – Он пригубил мёда. – Сын царя, верно, вот только царство своё погубил царевич этот, вместе с братом своим, твоим муженьком, между прочим. Теперь лежит оно пустое, вековыми снегами укрыто.

– Всё проходит и царства рушатся и восстают, и снега потаяли уже, я видала!

– Так и есть. Вечна лишь твоя красота и слава Богини Красоты и Любви, освещающей мир. Богини, которую даже Смерти не удалось одолеть.

– Не льсти мне, Нечистый, этими речами о внешности моей ты мне сердца не растопишь.

– Уверена ты, вот и наглеешь, а отниму я сей же час юность и красоту твою, долго ли останется Арий при тебе, станет ли тогда Эрбин вспоминать и грустить?!

Теперь и я рассмеялась:

– Ну что же, всему конец приходит. А коли за лицом моим и упругим телом ничего иного они не видят, стало быть, и любовь та ложна, лишь одно пустое вожделение.

Он смотрел некоторое время, и рассмеялся тоже, но немного фальшиво, разозлился, похоже.

– Хорошо, не стану лишать тебя красы, она и мне в радость. Не знаю, почему Богу вздумалось создать тебя такой, может быть, тоже любоваться, вдохновляться хотел… Радость ты для всего мира, даже солнца луч радуется и дрожит, касаясь тебя.

– Стихи слагать станешь?

– Так я поэт, ты не ведала? Немало моими словами поэтов и сказителей в мире поют, и чернила изводят, и люди восторгаются, и сердца их тают от тех чудесных стихов.

– Ложь то! Снова лжёшь Ты! Не унижай человека, самый простой из людей выше Тебя, тем паче поэт али сказитель какой.

– Конечно, так, Аяя. Я из Бездны, из Преисподни. Хочешь заглянуть в неё? Боишься?

– Не боюсь я, каждый заглядывает туда, когда отчаяние или разочарование входят в сердца, и в моём они бывали, разверзая твой Ад. Не Тебе меня пугать. Я не боюсь.

– Напрасно, – он отодвинулся от стола немного. – Ты забыла многое из того, что было настоящим адом в твоей жизни, что выжгло тебя некогда так, что ничто живое не могло пробиться в тебе, и была ты подобна пустыне, в которой редкая ящерка пробежит, и ничто расти не может… А хочешь, я напомню тебе?

– Нет, не хочу. Всё я про то знаю, а в сердце брать не хочу вновь, горестей и грехов мне хватает и в новой моей жизни, та, другая, уже прожита и ту боль я новой искупила. А что до пустыни, Нечистый, так неправ Ты, и пустыня лишь с виду мертва, а на деле полна жизни, я знаю, видела и это, не один месяц провела, путешествуя по ней…

Он разочарованно рассмеялся, и смех был ещё более фальшивый, чем ранее, и смотрел теперь, словно в первый раз разглядывая меня.

– Хитра ты, Аяя, знаешь, видно, что Завесу, что накидывает моя сестра Смерть даже мне не отодвинуть. Что ж… смутить тебя стало сложнее, счастливая любовь делает человека непобедимым передо мной, это верно, такому человеку есть, что терять, но и цену всему он назначает высокую, такую, какой мне не собрать. Учти, не потому не стал терзать тебя ныне, что слаб я пред тобой, потому лишь, что покров мой на Арии, а потому вредить ему не хочу, пусть будет счастлив. А счастье его в тебе одной.

Он поднялся уходить, посмотрел на меня, обернувшись от порога.

– А хочешь увидеть Эрбина, законного мужа твоего? Только попроси, я отнесу тебя к нему. Он тоскует, это Арий лжёт, что он не помнит. Помнит и во сне тебя видит.

– Должно ты ему те сны и насылаешь.

– Нет, Аяя, он любит тебя с таких давних времён, какие ты позабыла, и любовь его велика и бездонна. И куда более благородна, жертвенна и чиста, чем страсть Ария. Он полюбил тебя с одного взгляда, когда увидел ещё ребёнком, егда Арий ещё и не подозревал о тебе. И… – тут он рассмеялся снова и очень самодовольно. – Кто знает, не я ли устроил так, что ты навеки встала между ними? Ты подумай о том, что ты для двух братьев моё, сатанинское наваждение, их вечный раздор и мука. А может, и для всего мира вечное смущение. Для всех сердец и умов. Не потому ли, осознавая это, ты и схоронилась от мира в этих горных чертогах? И не лги, что считаешь себя воплощением Света на земле, знаешь, на что способна и что можешь. Сила твоя огромна, тебя боятся все, все жаждут и все бояться. Ибо ничего в мире нет сильнее Любви.

Я тоже встала и смотрела на Него, ожидая, что Он скажет ещё, чтобы мне понять, для чего же Он явился ныне, не этими же словами, они давно в моей душе и казниться осознанием того, что он теперь говорит вслух, я давно устала…

– Многое начинает меняться в мире, Аяя, теперь время побежит быстрее и станет сжато, а мир сузится в маковое зерно. И наступает время предвечным выбрать, с кем вы и куда идёте, и для чего Бог и Природа, созданная ИМ, сущим, призвала вас в этот мир, – Он смотрел на меня, сверкая то синими, то чёрными очами. – Мировасор собирает предвечных сразиться с вами. Уничтожить и снести с лица земли, потому что не удаётся покорить вас и заставить служить себе. Он уверен, что он на стороне Света, ибо Арий ныне на моей стороне. Но он-то как раз заблуждается… Потому, что все войны и раздоры затеваю я, а вы, людишки играете в мои игры. Подумай о том и подумай, что делать с этим.

С теми словами Он ещё раз оглядел меня, стоящую перед ним, уже без усмешек или злобы, и пропал. А я осталась вот с этими его последними словами. Да… Он за тем и приходил ныне, а всё остальное всего-то ради развлечения, будто соскучился в одиночестве и решил разговором со мной развлечь своё сердце, ежли оно есть в нём…

…Я встретил Сатану в моём дворе, он как раз спустился с крыльца.

– Не бледней, Арий, цела твоя драгоценность Аяя. Не стану я сына обижать кровосмешением, хотя это очень в моём духе и мною даже придумано, – сказал Он с ухмылкой. – Так что – нет, я не обидел её, и даже лишнего не сказал. Того, что ей знать, может быть, и стоит, о сыне Эрбина, которого ты…

– Замолчи! – взревел я, пусть мой огонь Ему лишь слабое щекотание, но с моего двора сгонит.

– А я и молчу. Печать на моих устах. И не ради тебя даже молчу, сын мой. А ради неё. Ей то больно будет… А Эрбину я счастья не желаю, потому к нему я толкать её не хочу. Так что не страшись, наша с тобой тайна останется нашей тайной навеки. Ежли не рассердишь меня когда…

Белые одежды Его стали чернеть, как стремительно темнели после заката окрестности, и Он взмыл в небеса на таких точно крыльях, которыми пользовался я. Почему Он улетел в Небо? Почему не провалился под землю, где, как все считают, Его Царство? Али Бог принимает Его у себя?.. Али они тоже братья?.. от крамольной этой мысли мне стало не по себе, и я в страхе отбросить её.

Я поспешил в дом. Аяя, бессильно уронив локти, сидела у стола, на котором еще стояли едва тронутые чаши, мёд был в них, обе серебряные, но та, что стояла на другой стороне, из которой пил Он, почернела в уголь, и мёд свернулся чёрным сгустком.

– Огнь… Огник… – прошептала она, шевельнув губами.

Цветы, что я держал в руках, внесли аромат луга, и заглушили тот душный смрад, что царил в горнице после Него…




Глава 7. Те, кто время считал и чувствовал…


… – У них теперь сильнейший союзник, – негромко сказал я.

– Не обольщайся, они и раньше были сильнее всех нас, каждый из них троих намного сильнее нас даже взятых вместе, – сказал Орсег.

– Ещё бы, среди них Богиня, – усмехнулась Вералга, сверкнув очами, как её злит это обстоятельство, удивительно. Она не раз говорила мне наедине, что и подумать не могла, что Аяя эдак возвысится. «Девчонка, жалкая сирота, воспитанная добросердечной мачехой, но проданная до срока на царевичеву забаву… я жалела её, думала, бедняжка, жертва, как сотни и сотни таких же погубленных девчонок, чей путь к Сатане краток и гнусен. Потому и защищала её от Него. И вот, поди ж ты! Ей вовсе моя защита была ни к чему. Богиня явилась миру в её лице!». «И что бы ты сделала, если бы поняла это вскоре после её посвящения, когда она была слаба?» – спрашивал я. – «Отдала бы Лукавому?», я нарочно спрашивал так, знал, что у неё нет ответа на этот вопрос. Именно, что Аяя сильна как никто из нас, значило, отдать её Врагу Человеческому, это сделать Его непобедимым и Вералга понимала это лучше всех, именно потому она отстаивала её некогда, а вовсе не из-за того, что так уж жалела, давным-давно Вералга забыла, что такое жалость.

Ныне же Мировасор утверждает, что они, Арий, Эрбин и Аяя на Его стороне, коли отошли, скрылись от нас. Басыр, между прочим, родила сына от Эрбина, мы знали, потому что они теперь поддерживали с Вералгой связь. Оказалось, Басыр тоже могла перемещаться в пространстве, как и Вералга, как мог Орсег, у каждого из них для того был свой способ. А ещё Басыр умела читать мысли. Точнее складывалось такое впечатление, на деле же она просто была очень приметлива, и хорошо читала в сердцах. Может быть, потому она, приняв сторону Мировасора, всё же не захотела следовать за нами.

Теперь Басыр обреталась в Срединной империи, уже дальние потомки её и Эрбина были при ней, точнее, она при них, потому что они взошли на трон той самой империи. Так-то, не сам Эрбин так его потомки всё время оказываются на самых разных тронах.

Да, меня интересовали родословные линии предвечных, это было очень интересно, как расселяются и перемешиваются люди. Я старался следить не только за своими потомками, как Мировасор следил за своими. Жаль, что следы Ария, как отца, я потерял, а последние многие сотни, уж тысячи лет он знает только одну женщину, но ничего об их детях нам было неведомо. Те же, что были до неё, широко расселились по миру, не уследишь. Так много всевозможных женщин, таких случайных и незаконных детей у него такое множество, и особенно тех, что считались детьми совсем других отцов, что проследить его линии невозможно. Два сына от Арит, стали воинами некогда при фараоне, сыне Гора и внуке Кратона, но умерли не оставив потомков, насколько я знал, потому что женаты не были…

Вот и сама Арит, она молча сидела тут при нас, впущенная под нашу сень, по настоянию Мировасора, который сказал, что даже не природные предвечные нелишни в союзниках, «особенно, испившие крови великой предвечной». И, хотя и не принятая до конца, Арит союзницей была ценной – бессовестной, а главное искренне и до самого дна ненавидящей и Ария, и Аяю. Так что при всей моей неприязни к этой женщине, я соглашался с Мировасором, что Арит может быть очень полезна в борьбе против них, перешедших на службу Сатане.

– Дело не в том, кого называют Богом и Богиней, Вералга, – меж тем заметил Орсег, намекая, что и она сама Исида и он – Бог морей.

Она посмотрела на него.

– Сдаётся мне, Орсег, ты вот-вот переметнёшься на их сторону. Точнее, я бы сказала, на её сторону. Думаю, помани она тебя, ты бы…

Орсег побагровел:

– Я полагаю, Вералга, ни у кого нет не только причин, но даже поводов обвинять меня в предательстве или двуличии! – запальчиво воскликнул он.

– Ну-ну, не будем ссориться, раздор между нами станет их победой, – проговорил Мировасор, поднимая руки, вот хитрец, крылья мира распахнул, куда там… – Они и так сильнее нас. Напротив, нам стоит во всем быть единодушными и внести смущение в их ряды.

– И как это сделать? – хмыкнула Вералга.

– Проще простого, не забывайте, что эти близнецы воюют со времён первой юности по самым незначительным поводам, а теперь у них есть такой повод, что должен их навеки развести. Не ты ли, Вералга, предрекала всем горести и вечную войну, коли будут враждовать они двое. И пришествие в мир Аяи – это то, что и станет вечным преткновением для этих двух братьев. Уже стало.

– Предрекала… я лишь вслух произнесла то, что было вложено мне в ум пророчеством о двух царственных братьях.

– Теперь, когда все предвечные на нашей стороне против них, против жалкой горстки, мы можем начать действовать.

– «Жалкая горстка»? – не удержался Орсег. – Но и нас не сотни, всех предвечных. Мы трое, ах, простите, четверо, и эти заокеанские. К ним у меня доверия нет. Не станут они ввязываться, если почувствуют, какие там силы, на другой стороне. На что им это нужно?

Это верно. Хотя Мировасор не зря потратил многие сотни и тысячи лет, что прошли с того дня, как мы проснулись в снегах Байкала и обнаружили, что Эрбин, прихватив Агори и Рыбу с Дамэ, сбежали от нас. Лишь Басыр усмехалась, видя смятение, охватившее Мировасора, метавшегося по стойбищу. Мы же с Вералгой тоже чувствовали растерянность и едва ли не страх, получалось, что Эрбин принял сторону Ария и теперь они все против нас, а они сильны.

Но в тот момент Мировасора больше всего озадачило даже не это, не то, что мы слабы против таких как Эрбин, Арий и Аяя. Орсег прав, Силы одного из них достанет, чтобы развеять всех нас без следа. Но об этом думали мы с Вералгой, переглядываясь. А Мировасора обескуражило, что Агори ушёл вместе с Эрбином. Агори он почитал едва ли не своим слугой, не всегда воспринимая, как равного. И это было ошибкой, при всей внешней невзрачности, Агори был весьма неслаб, и наделён силами, куда превосходящими Мировасора или вот меня хотя бы. Но Мировасор недооценивал его, потому ли, что сам посвятил его некогда, потому ли, что Агори всегда вёл себя с Мировасором, будто с божеством, уважая в нём мудрость и зрелость. Но Мир, уважение человека, воспитанного в правильных традициях, почитающего старших и тем паче наставников, воспринял как слабость и подчинение. И пришло время оценить свою ошибку. Агори не следовал за ним теперь, он выбрал тех, кто принял его равным.

Но Мировасор не был бы мудрейшим из нас и самым прозорливым и не стал бы, в конце концов, нашим предводителем, если бы ничему не учился. Много времени было потрачено на поиски предвечных по всему миру. И он нашёл их, потому что Вералга и Орсег помогали ему перемещаться, но нашёл всего двух. Удивительно, оказалось, нас намного меньше, чем мы все думали. Те, кого Мировасор встречал в далёком прошлом, почили, потому что мы не бессмертны, и рана или даже болезнь может взять нас. И вот к этим двум, которых и упомянул Орсег, найденным на заокеанском континенте, который они хорошо знали с Орсегом и Вералгой, бывающими всюду, Мир и приступил с уговорами. С огромным уважением, буквально влезая под кожу, он уговаривал примкнуть к его сонму…

– …Ибо Зверь оборотился человеком, прикинувшись братом нашим предвечным и вооружившись несметными силами, он желает завладеть всем миром, чтобы устанавливать в нём свои сатанинские порядки… Он сын Диавола кровь от крови, и при нём демоны и самые сильные предвечные, обольщённые им. Если мы не встанем все вместе, если не низвергнем их в Ад, где их место, Зверь победит и сделает нас рабами своими и Его, своего Отца…

Такими словами Мир влился в уши и в сердца двоих новых предвечных, я никак не мог запомнить их имён. Но, пусть Мировасор неправ, пусть он просто жаждет власти над нами, предвечными, но благодаря захватившей его страсти победить Ария, во что бы то ни стало, и собрать всех предвечных под свою руку, я, жадный лишь до новых знаний, увидел всю нашу землю и узнал, как много народов и континентов, оказывается, на ней. И люди есть не только такие как мы или чернокожие, как нубийцы, и как Басыр с узкими, как щели глазами, но ещё бронзовокожие и горбоносые с длинными смоляными волосами, как у Басыр и её соплеменников. Изумительно и увлекательно было изучать разнообразие их обычаев и верований, даже сказок, легенд и песен. Впрочем, при ближайшем изучении, а я оставался среди новых народов надолго для этого, я узнал, что не так сильно все мы отличаемся друг от друга, как казалось на первый взгляд. Даже Боги во всех концах света были одни и те же. Плодородие, Солнце, Море или Река, Смерть и Жизнь, и конечно, Любовь… Да, мне временами казалось, что Мировасор больше боится её, Богини Любви, чем Ария и его Покровителя.

– Боюсь? – изумился Мировасор, когда я, наконец, решился спросить его об этом.

Но и в его голосе, и в лице в этот момент сквозили ложь и притворство. Может быть, страх и неверное слово для определения того, что Мир чувствовал, но главным его врагом, действительно, был не Арий, сын Сатаны, и даже не Эрбин, способный повелевать Смертью, но она, она, что самой Смертью признана Богиней Любви. Та самая, кого я знаю с самого нежного возраста, кого мы все видели мертвой и возрождённой, переменившейся, преображённой даже… Я всё равно никак не мог уместить в моей голове ту Аяю, которая была моей ученицей вместе с Мареем, и ту, кого называли Богиней Любви, и кого так боялся теперь Мировасор.

– Ничего похожего на страх нет в моей душе, – сказал Мировас, едва ли нет вспыхнув. – И воюю я вовсе не с ней, что мне девчонка? Вот Арий, что стал теперь наместником, наследником Диавола…

– Не криви душой, Мир, – сказал я на это.

Ветер и брызги подхватывали мои слова. Мы стояли на дальней южной околичности огромного континента, что оканчивался здесь, чтобы ещё дальше через океан началась земля вся сплошь покрытая льдами. Мировасор говорил, что она то полностью оттаивает, то снова замерзает, но люди не успевают освоиться там и прижиться. «Но были времена, мы гуляли там с Орсегом. Благодаря ему, и я знаю теперь эту землю, и вообще то, что наша земля изумительно велика. Он знает все земли, потому что вод на Земле больше втрое противу суши. Даже более, если посчитать ещё реки. А уж ежли растопить льды… Словом, если есть самый богатый Бог на земле, то это Орсег».

– …А если самый богатый, то и самый могущественный. Но его-то я не боюсь, как ты изволишь говорить.

– Я вовсе не хотел сказать, что ты трус, Мир. Я сказал, что мне кажется, ты, словно повторяешь слова Вечной, когда говоришь об…

– Перестань, – поморщился Мировасор. – Договоришься, что я на службе у неё, сестры Сатаны. Идём, ветер крепчает, похоже, шторм разматывает опять, здесь не бывает тихой погоды, Орсег говорит из-за того, что в проливе этом смешиваются тёплые и холодные воды…

Я ничего не сказал, но подумал, что Она не взяла его ни в слуги свои, ни в приспешники потому, что слаб он по-человечески и не нужен ей, к тому же суетен и подвержен греху тщеславия и паче честолюбия. Сам я, вероятно, образец предвечного – холодный и равнодушный, рачительно использующий и проживающий бесконечную жизнь. Потому что и Вералга слишком волновалась временами, думая о сиюминутном, сердилась и на годы отстраняла меня, из-за того, что я советовал ей быть терпимее и добрее.

– Как ты мне надоел! Убирайся прочь! Ты – сама доброта?! Да ты хлад! Тебе все безразлично, потому всё и нипочём! – восклицала она, отправляя меня в очередную «ссылку».

Теперь, узнав её лучше, я привык к этому, исчезал на несколько десятков лет и возвращался после к уже остывшей и соскучившейся в разлуке Исиде. Потому что ни юные и прекрасные любовники из обычных людей, ни вечно умствующий болтливый Мировасор, ни чересчур страстный и неуёмный в этом Орсег, который Вералгу как женщину, впрочем, вообще не воспринимал, но при желании с её стороны и он не устоял бы, конечно, но все эти люди не заменяли ей меня. Все они не удовлетворяли её души, жаждущей такого, как я, спокойного и хладнокровного человека в противовес ей самой, временами слишком нервной и неразборчивой.

Здесь, в Кеми, она обреталась уже которую тысячу лет, и в последнее время ею начала овладевать тоска.

– Наступают последние времена Исиды, Викол…

– Что ты говоришь, культ Исиды существует тысячелетия! – воскликнул я, удивляясь этим словам. Ну да, в последние века все древние Боги несколько поблекли, особенно скоро это стало происходить с приходом греков на здешний трон. Они принесли своих Богов, но не отвергли же прежних.

– Всему приходит конец, Вик, – грустно сказала Вералга. – Придётся искать мне вскоре новое пристанище. Или нам.

Она посмотрела на меня, ну, спасибо, хотя бы не отвергаешь меня вновь.

– Тебе кажется, что влившиеся в Кеми новые народы уничтожат прежних Богов?

– Уже уничтожили. Греки ещё помнили вечный пиетет, что испытывали перед Кеми их предки. Но не римляне. А Рим завоевал все Средиземноморье. Громадная империя. Погляди, ей под стать лишь та, что лежит на Востоке, где ныне Басыр.

– Сто лет назад уже цари Кеми не чтили Богов, самих себя начали объявлять Богами.

– Кратон тоже был объявлен Богом, – возразил я. – И всегда фараон был Богом.

– Да, Кратон стал Богом после того как сгорел в пламени, рождённом гением Ария. И Гор, когда слетел с диска Солнца, увенчанный златыми крыльями. Разве делали то же последние цари, погрязшие в разврате? Теперь и Атон, и Ра, и Гор – сами уже будто тени Богов, никто не помнит и не чтит их как прежде. Никто не помнит даже, кто и для чего построил пирамиды. Скоро скажут, что то гробницы фараонов… – Вералга закатила глаза.

Я усмехнулся, я не видел ничего особенного в том, что происходило, в Кеми Боги жили намного дольше, чем везде, всё же это была величайшая цивилизация. Но всё приходит в упадок.

– Что ж, логика этого мнения понятна, не кто иной, а Бог Смерти Анубис, как ныне называют Анпу, создал пирамиды… А последующие цари пытались повторить подвиг Кратона, но лишь после смерти. Но подвиг не может быть дешёвым розыгрышем, – рассмеялся я, кивая. – Здесь мы прожили многие тысячи лет, Вералга, пора и сняться с места, нет?

– Да… мир меняется. И мне стало казаться, что он начал меняться всё быстрее, потому что Мировасор затеял своё противостояние…

Этот разговор состоялся у нас за несколько дней до этого сегодняшнего сборища, где присутствовали все кеметские предвечные. И Мировасор начал речь, в которой уже в тысячный, должно быть, раз убеждал нас, что борьба и победа над Арием и теми, кто примкнул к нему, неизбежна, или всех нас ждёт погибель…





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/tatyana-vyacheslavovna-ivanko/baykal-kniga-5/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения